Нет, это невозможно! Надо отыскать какое ни есть укрытие и там переждать непогоду… не может же буря длиться всю ночь!
Но не успела эта благая мысль осенить измученную Марию, как гром, рокотавший поодаль, грянул, чудилось, прямо над ее головой. Насмерть перепуганный конь рванулся в сторону; взвившись на дыбы, он вырвал из ее рук повод и тотчас канул в кромешную тьму. Мгновение Мария еще слышала шлепанье его копыт по грязи… она метнулась в ту сторону, однако через несколько шагов земля вдруг ушла из-под ее ног — и Мария заскользила по склону в бездну, туда, где при последнем высверке молнии она успела увидеть Сену, текущую футов на двести ниже дороги.
Прошло несколько мгновений смертельного ужаса, пока Мария не ощутила под руками клок травы, ветки… в своем падении она наткнулась на куст и вцепилась в него той мертвой хваткой, которой утопающий хватается и за соломинку.
Земля раскисла, и Мария ощущала, как из этой рыхлой сырости под тяжестью ее тела выдираются корни кустика. Воткнув носки туфель в склон, она принялась копать сколько могла достать выше правой, затем левой рукою, и через время, показавшееся невыносимо долгим, ей удалось вырыть несколько ямок-ступенек и по ним опять взобраться на край обрыва: по счастью, склон был достаточно пологий, и она не успела съехать по нему в самую глубь.
Полежав несколько мгновений плашмя, Мария поднялась на колени, а потом кое-как встала и побрела в ту сторону, где темнела стена леса. От слабости и страха она не могла думать, а только всем существом своим стремилась под сень деревьев, чтобы хоть как-то укрыться от дождя: так больное животное прячется в глухой чаще, чтобы там умереть… И Мария вдруг подумала, что этот вечер может стать последним в ее жизни, если не удастся укрыться от дождя, согреться, обсохнуть. Но с веток древних буков и каштанов струилась потоками вода, и земля в этих мрачных аллеях была почти такая же сырая, как и на дороге, разве что грязь не хлюпала. Благодарная судьбе и за эту малость, Мария села, приткнувшись спиной к корявому стволу, подтянув колени к подбородку, сжавшись в комок. Но тут же ее вновь пронзила такая боль, что она завалилась на бок, ощущая, что по ногам потекло что-то теплое. Кровь? Она истечет здесь кровью… несчастья не отступаются от нее!
Мария была столь изнурена духовно и телесно, что мысль о неизбежности смерти не испугала. Слава Богу, хоть не на большой дороге, а здесь, среди деревьев. Она всегда любила деревья и чувствовала всем сердцем, что они отвечали ей взаимностью. Деревья, река… они помогли бы ей, попади она в беду дома, в России, а здесь…
— Помогите мне, — шепнула она, но тут же вспомнила, что находится во французском лесу, и повторила, на всякий случай, по-французски: — Aidez-moi!..
Ей было уже не так холодно лежать на мягкой подстилке из опавших листьев; и хотя капли дождя все еще барабанили вокруг, Мария поняла, что ливень кончился. Какие-то бледные тени мелькали неподалеку, и она долго, пристально всматривалась в эти призрачные силуэты, пока не догадалась, что это лунные лучи проникли в лес: на небе, таком чистом и ясном, словно бы и в помине на нем не было никаких туч, сияла полная луна.
На душе сделалось полегче: она была не одна. Луна со своей высоты все видит… она не отвернется от Марии до самого последнего мгновения. Та же луна светит и над Россией, и, может быть, когда-нибудь ее бледный луч проникнет в спальню Любавина, коснется спокойного лица княгини Елизаветы, навеет ей вещий сон о непутевой дочери, которая опередила ее на пути в вечность…
Думать об этом даже сейчас было невыносимо, Поэтому Мария прогнала мысли о горьких слезах матушки и вообразила себе увитый белыми розами дом на улице Старых Августинцев, спальню на втором этаже, где она никогда не была… где никогда не побывает уже! Ох, если бы Господь даровал ей хотя бы еще несколько часов жизни! Если бы добраться до дома, увидеть мужа, швырнуть ему в лицо правду о его «невинной Николь», — а там, с улыбкою последнею торжества, и умереть не страшно будет!
Да нет, едва ли, едва ли… Она чувствовала, что жизнь медленно, по капле, истекает из нее.
— Ангел мой, сохранитель мой! — забормотала Мария непослушными губами. — Не оставь меня, не отступи от меня за невоздержание мое. Хранитель и покровитель окаянной моей души и тела, все мне прости, что согрешила, молись за меня Господу, да утвердит меня…
Она осеклась. Почудилось, или впрямь кто-то ломился сквозь чащу, приближаясь к ней?
Зверь? Или призываемый ею ангел? Нет, он же бестелесный, где ему столько шума произвесть!
— Помогите! — закричала Мария.
Нет, это ей лишь кажется, что закричала, на самом же деле исторгнутый ею шепот был не громче шелеста листвы.
— Мария! Где вы! Отзовитесь! — послышался голос, и она оцепенела: ей чудится, чудится, не может быть! Откуда ему взяться здесь?!
— Мария! Где… ах, вот вы где! — раздраженно выкрикнул Корф, выныривая из-под низко нависших ветвей и обрушивая на себя и на Машу водопад брызг с потревоженной листвы. — Что же вы молчите? Я так ночь напролет мог бродить по лесу!
Он близко склонился к беспомощно простертой Марии, и она увидела, как судорога прошла по его лицу.
— О Господи… — прошептал он хрипло. — Что же вы… — Он не договорил, рывком подхватил Машу на руки и ринулся к дороге, где стояла небольшая легкая карета.
— Гони! — крикнул барон, вскакивая в освещенную двумя фонарями, пахнущую духами, теплую коробочку, швыряя Марию на сиденье и принимаясь сдирать с нее мокрую, грязную одежду с проворством, выдававшим его опытность по части раздевания женщин.
Странно — именно эта мысль вырвала Марию из того оцепенелого изумления, в котором она пребывала, и дала ей силы спросить:
— Как же вы нашли меня? Случайно? Это похоже на чудо!
— Похоже, — согласился Корф, плотно укутывая ее в свой плащ, такой сухой и теплый, что Мария едва не заплакала от блаженства. — Шел-шел человек по лесу Фонтенбло, глядь — а под деревом лежит его жена. Такие чудеса случаются только в романах, да и то в плохих.
— Каким же образом? — пробормотала Маша. — Неужто Данила и Глашенька…
— О нет! — усмехнулся Корф. — Этих двух дураков можно было огнем пытать, но и тогда они упорствовали бы в своем молчании, желая лучше сгубить вашу жизнь, чем запачкать честь! — И он с брезгливой миною выбросил в окошко грязный ком, бывший некогда платьем Марии.
— Ради Бога! — простонала она.
— Что, любопытство сильнее страха смерти? — снова усмехнулся Корф. — Ну ладно, открою эту страшную тайну, а заодно предупреждаю на будущее: если что-то желаете сохранить в секрете, никогда не обсуждайте это возле камина в библиотеке!
— В библиотеке? — озадаченно переспросила Мария.
— Вот именно! Там есть такое особое устройство — что-то вроде слуховой трубы, и ее отводок ведет прямо ко мне в кабинет.
— Вы… слышали? Но ведь вас эти дни не было дома?!
— Не было. Зато Николь была. Она убирала в моем кабинете… очень кстати… и вмиг сообразила, что дуреха Глашенька действовала по вашему наущению, и кинулась ко мне, едва я воротился. Можете считать, что вы ей обязаны жизнью!
— Я?! Николь?! — Мария чуть не задохнулась от ярости, и Корф успокаивающе похлопал ее по плечу:
— Ну-ну, тише, сударыня. Это шутка. Истинные мотивы доноса Николь были не столь благородными, как вы сами понимаете. Она с огромным злорадством сообщила, что моя жена, которой я позволил разговаривать со своей любовницей столь пренебрежительно, опять беременна неизвестно от кого.
— Что?! — вскричала Мария. — Да ваша Николь… Да знаете ли вы…
— Знаю! — выкрикнул Корф, наклоняясь к ней, и его холодная, недобрая улыбка заставила ее затрепетать. — Я знаю одно, сударыня: как с вами ни встретишься, вы непременно беременны! Как говорится, к вам semper aliquid [121]!