Действие мелодрамы «Петр Великий» происходило недалеко от границ России, в какой-то маленькой деревеньке на берегу моря, где русский государь под видом плотника Петра с другом своим Лефортом учится корабельному искусству и всякий день трудится на пристани. Мишю был в самом деле очень хорош в этой роли; во всяком случае, сердца русские не желали видеть подмены. Актриса Роза Рено, милая девушка лет двадцати, которую считали в ту пору лучшей певицей в Париже, играла роль молоденькой, прелестной вдовы Катерины, в которую влюбился пылкий во всех движениях сердца государь и открыл ей страсть свою. Катерина тоже безмерно влюблена, и Петр поклялся быть ей нежным супругом, слово его свято. Лефорт, оставшись наедине с государем, недоумевал и в то же время восхищался: «Бедная крестьянка будет супругою моего императора! Но ты во всех своих делах беспримерен, — ты велик духом своим; хочешь возвысить в отечестве нашем сан человека и презираешь суетную надменность людей; одно душевное благородство достойно уважения в глазах твоих; Катерина благородна душою — итак, да будет она супругою моего государя, моего отца и друга».
На этом завершилось первое действие; сдвинулись створки тяжелого занавеса, актеры вышли с поклонами; начали зажигать кругом свечи.
Мария отстранилась в тень. Пьеса глубоко взволновала ее и трогательными любовными объяснениями, и той идеей подмены, прекрасного недоразумения, коя была положена в основу сюжета. Удивительное совпадение! И нынче же вечером… Нет, лучше пока не думать о том, что предстоит. Мария сознавала, что смятение чувств не могло не отразиться на ее лице, а потому, поймав взгляд Корфа, она приняла самое равнодушное выражение, отвернулась, чтобы тут же наткнуться на взгляд господина Сильвестра. Этот смутил ее вовсе, а потому она была довольна, когда Симолин пригласил всю компанию пройти в фойе, которое, по его словам, тоже было своего рода salle de spectacle [147]— только не вымышленным, а реальным.
Однако действительность не слишком влекла Марию, и она с нетерпением ждала, когда антракт наконец закончится и начнется второе действие.
На сцене происходил предсвадебный сговор. Все жители приморской деревеньки, от старцев до юных девиц, поздравляли жениха и невесту и желали им любви и счастья. Государь был тронут до глубины сердца. Знали, что Лефорт имел приятный голос; вот и попросили его спеть какую-нибудь старинную песню. Подумав, он взял цитру и запел:
Далее речь шла о том, как царь, побуждаемый желанием быть отцом и просветителем своего народа, странствует по свету, обучаясь всему лучшему, что создано умом и трудолюбием человеческим.
Всем понравилась песня Лефорта, особенно Катерине, которая прониклась восхищением к неведомому ей Петру Великому…
Действие пьесы продолжалось. Приехал Меншиков, вызвал императора и рассказал ему, что в России прошел ложный слух о его смерти, что злоумышленники подстрекают народ на бунты, — и сказал, что царю непременно следует возвратиться в Москву в сопровождении верного Преображенского полка.
Петр исчез из деревушки, Катерина тщетно искала его, а узнав, что он внезапно уехал, оставил ее, впала в жестокую болезнь. Однако, очнувшись, она узрела у ложа своего не кого другого, как любезного Петра, одетого уже не в платье бедного работника, а в роскошные царские одежды. Государь открыл ей все и провозгласил: «Я хотел обладать нежным сердцем, которое любило бы во мне не императора, но человека: вот оно! Сердце и рука моя твои, прими же от меня и корону! Не она, но ты будешь украшать ее!»
Вельможи упали на колени перед новой царицей, весь Преображенский полк вышел на сцену, радостно восклицая: «Да здравствуют Петр и Екатерина!» Государь обнял супругу, занавес закрылся… и Мария торопливо стерла слезинку, скользнувшую по щеке, надеясь, что никто не заметил ее слабости, вернее, целого мира прекрасных мыслей и чувств, который вдруг проснулся в ней и заставил трепетать. Душа ее была ясной, как нарисованное небо над счастливыми возлюбленными на сцене. Она была почти счастлива сейчас, казалось, это ее собственная запутанная любовная история вдруг приблизилась к благополучному завершению!
Почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд, она повернула голову: Корф наблюдал за ней с легкой ласковой улыбкой. Мария попыталась принять равнодушный вид, но не смогла — сердце было переполнено! — и невольно улыбнулась в ответ.
— Я наблюдал за вами, — тихо проговорил Димитрий Васильевич, — за лицом вашим… это были живые картины!
— Я… тронута, — смущенно пробормотала Мария, изумленная тем, что не улавливает в его голосе привычной холодноватой издевки. — Это все так… так берет за душу!
— Вы правы, — шепнул Корф. — Признаюсь, я сам едва удерживал слезы: я гордился, что я русский!
— Ну что ж, — пробормотал, усаживаясь, Симолин (и он, и Корф встали, когда на сцене начались величания русского императора), — подобная пьеса имела бы успех и у нас дома, не правда ли? Одно в ней плохо: отчего это государь, Меншиков и Лефорт одеты в польское платье, а преображенцев нарядили в крестьянские зеленые кафтаны с желтыми кушаками!..
Симолин, как и Корф, говорил по-русски, забыв о Сильвестре, который, не понимая ни слова, глядел на них с любопытством; однако, словно бы вторя Ивану Матвеевичу, из соседней ложи, где сидела шумная компания французов, вдруг донеслось:
— Неужели русские и поныне одеваются столь же нелепо?
— Не только нелепо! — воскликнул другой голос. — Они к тому же носят бороды, а это доказывает их принадлежность к состоянию дикости. Ведь не брить бороду то же, что не стричь волос. Зимой на бороде, говорят, нарастают иней и сосульки… Какое варварство!
Корф вскочил и одним рывком сдернул бархатную штору, отделявшую ложи одна от другой. Соседями оказались три молодых человека, двое из которых тотчас же в испуге вскочили, а третий, развалясь на стуле, продолжал:
— А знает ли кто-нибудь, на каком языке говорят в России? Полагаю, по-польски или по-немецки.
— По-русски, сударь, — с трудом сохраняя спокойствие, проговорил Корф, словно бы он только для того и нанес ущерб имуществу Итальянского театра, чтобы удовлетворить любопытство сего, без сомнения, пьяного наглеца, который только отмахнулся:
— По-русски? Да все одно!
— Я питаю отвращение к болтунам и грубым душонкам! — процедил сквозь зубы Корф; и Симолин едва успел перехватить его за руку — барон намеревался дать пощечину пьяному наглецу.
— Димитрий Васильевич, ради Бога! — выдохнула Мария, цепляясь за другую руку мужа; она боялась за него, Симолин — за реноме русского посольства.
Однако всегда спокойный, сдержанный Корф был сейчас на себя не похож. Верно, чувства его, возбужденные патетическим спектаклем, были столь оскорблены дурацкими словами жалкого французика, что он готов был к немедленной дуэли. Силы его удесятерились, и Симолин с Марией недолго могли удерживать его.
Мария в отчаянии обернулась. Господин Сильвестр с изумлением наблюдал сию сцену.
— Сударь, помогите же! — воскликнула Мария.
Сильвестр бросился к ней в намерении тоже схватить Корфа, однако вдруг, как бы в крайнем удивлении, замер у барьера ложи, где сидел, ухмыляясь, наглый болтун, и, указывая на него пальцем, во всеуслышание возопил:
— Аббат Миолан!
Зрители уже покидали свои места, и проход мимо лож был битком забит: все спешили поскорее выйти из зала, однако, услышав этот крик, люди так и замерли.
Сотни голов повернулись к ложе; сотни глаз уставились на полупьяного француза; а Сильвестр надсаживался:
— Господа! Взгляните! Здесь аббат Миолан, который третьего дня обманул публику в Люксембургском саду!
— Аббат Миолан! — хором закричал весь партер, и зрители, словно повинуясь взмаху дирижерской палочки, простерли указующие персты в сторону ложи, восклицая снова и снова: — Аббат Миолан!