— Ты пожмешь мне руку, Мэри? В память о былых временах.
Она не ответила. Он закивал. С еле слышным стуком закрыл за собой дверь. Мэри слышала, как он спустился по шаткой лестнице, как скрипнула дверь на площадке с портретами.
Под обложкой альбома пряталась сложенная вчетверо потрепанная пятифунтовая банкнота. Альбом Мэри сожгла, не разглядывая рисунки, деньги отдала голодающим.
С той ночи он не перемолвился с Мэри Дуэйн словом. Возможно, опасался, что она расскажет обо всем его жене. Он принадлежал к самой жалкой породе мужчин — к тем, кому женщины видятся крестной мукой. Но окружающим его женщинам приходится тяжелей. Ему тридцать четыре. Он уже не изменится.
Быть может, дело отчасти в его матери. Первые шесть лет жизни он провел без нее в Ирландии: она с двумя дочерями уехала в Лондон к родителям, а сына с собой не взяла. Почему — неизвестно. Да и какая теперь разница. Ходить за мальчиком приставили мать Мэри Дуэйн.
По-ирландски это называется «буйме» — кормилица или нянька. Женщина, которая ухаживает за ребенком, временная мать. Англичане называют таких «кормилицами». Она выкармливает малыша, как коза своего козленка. Все-таки английский — странный язык, невзирая на всю свою красоту и церковное великолепие. Мэри Дуэйн из Карны, дочь кормилицы. Теперь вот сама стала нянькой.
Она помнила, как впервые увидела будущего мужа леди Мерридит. В пятый день ее рождения мать взяла Мэри с собой в большой дом в Кингскорте. В комнатах пахло прелой листвой и навощенными полами. Повсюду столовое серебро и диковинные чучела, выцветшие портреты графов и виконтов, баронов и графинь, генералов и величественных пожилых дам: всех давно нет в живых, все похоронены в Клифдене, но некогда жили здесь, в Кингскорте. На площадке лестницы перед музыкальным салоном висел портрет лорда Мерридита в судейской мантии. В библиотеке — еще один, гораздо больше, от пола до потолка: здесь лорд Мерридит представал в алой морской форме и черной шляпе с пером (ни дать ни взять цирковая афиша). В художественном салоне стоял рояль. (В художественном салоне, несмотря на название, никто никогда не рисовал.) Рояль изготовил Себастьян Эрар: мать показала Мэри золоченую гравировку. Лестницу устилал выцветший красный ковер с узором: грифон и скрещенные шпаги. Девиз рода Мерридит — Fides et Robur. «Вера и сила» по-латыни. У Дуэйнов девиза не было: интересно, думала Мэри, если бы был, то какой? Под козырьком у парадной двери — стойка для зонтов, сделанная из слоновьей ноги.
Лорд Мерридит дожидался их в столовой возле камина, сложив руки за спиной и широко расставив ноги. Он походил на апостола Христа: аккуратная седая бородка, строгий рот, глаза словно прожигают тебя насквозь. Он был лысый, как яйцо, и без бровей. Во время Трафальгарского сражения позади него разорвался снаряд: лорд лишился волос и бровей, а борода уцелела. Он видел, как подстрелили адмирала Нельсона. Вместе с прочими нес гроб адмирала. Брови и волосы Мерридита так и не отросли. У буфета на постаменте стоял макет — руины какой-то башни. Он намеревался возвести их на лугу Лоуэр-Лок, рядом со взгорком, на котором росло Дерево фей. Мэри Дуэйн не поняла, зачем возводить руины, но мать велела ей не задавать вопросов. Лорду Мерридиту нравятся руины и разрушение. Он имеет полное право на любые увлечения.
Поначалу она не отваживалась с ним заговорить: слишком уж страшен. Но он улыбнулся, взъерошил ей волосы. В глубине его души таилась пылкая доброта, и Мэри это заметила: так поблескивают монеты на дне мутной речушки.
На руках его виднелись покрытые коркой волдыри величиной с лист, пестревшие каплями розоватой примочки. Он дал ей пенни и пошутил, но Мэри не поняла шутку, потому что он говорил по-английски, а она тогда английского почти не знала. Налил ей стакан лимонаду из кувшина, поздравил с днем рождения. (Многая лета. Что это значит? Чтобы в ее жизни было больше лета, а не зимы?) А потом указал на грустного мальчишку, который, спрятавшись за широким столом из красного дерева, играл с обручем и что-то мурлыкал себе под нос: ни дать ни взять маленький священник в бархатных штанишках. «А это мой адмирал флота. Гоп-гоп! Встань смирно, Дэвид, и поздоровайся. Как ты себя ведешь?» (Мама говорила Мэри, что адмирал — это такая красивая английская бабочка.)
Ему было пять, как ей. Может, четыре. Он робко пересек комнату, торжественно поклонился Мэри Дуэйн и своей няне. Лорд Мерридит и мама Мэри Дуэйн рассмеялись. Мальчик смущенно посмотрел на отца, словно не понимал, чему они смеются, словно он, как и Мэри Дуэйн, не понимал по-английски.
Мэри Дуэйн отлично знала этот взгляд. Она видела его пять тысяч раз, когда они в детстве вместе играли в полях вокруг Кингскорта. Она и сейчас порой подмечала его, точно след чего-то темного в свете солнца. Взгляд мальчика, которому нужно объяснять очевидное.
Отец его часто уезжал на войну. Всегда где-то идет война. Из Лондона приезжала тетя — присматривать за племянником. Сердобольная вдовица, смешная старушка с усиками, похожими на серую гусеницу, порой так напивалась, что не стояла на ногах. Тетушка «дула бренди, как заправский матрос». Так говорил отец Мэри Дуэйн.
Останки адмирала Нельсона держали в бренди. Чтобы не разлагались. Крики грачей на стенах мешали тетушке заснуть. Порой она стреляла по птицам из рогатки. Джонни де Бурка в Кингскорте ходил за пони. Он заставил тетушку перестать стрелять из рогатки: она разбивала верхние окна. Расколола водосточную трубу. У нее явно было не всё дома. Дэвид Мерридит звал ее «тетушка Эдди». (Говорил, что она «уроженка Психовена, графство Бредли».) Мама Мэри Дуэйн сказала, на самом деле тетушку Эдди зовут «вдовствующая леди Эдвина».
Дэвида звали Томасом Дэвидом, но все называли его Дэвидом или Дейви. Еще «его светлостью», «виконтом» и «виконтом Раундстоуном». У всей родни Дэвида было минимум по три имени. То-то, наверно, мучение звать их к ужину.
В подпитии. Под мухой. Подгулявшая. Во хмелю. Пьяная в дым.
Порой, если тетя лежала в постели или бывала пьяна, мама Мэри ненадолго забирала Дэвида к себе. Ему нравилось возиться в золе, играть с собакой. Ему нравилось, как мама Мэри опрокидывает на стол котелок вареной картошки. Нравилось есть картошку руками, облизывая масляные пальчики, точно щенок. Иногда он вместе с отцом и братьями Мэри выходил на куррахе[20] в море, к Синему острову или Инишлакану, где водились макрель и лосось, упитанные, как поросята. В сумерках вместе с мужчинами возвращался домой, дрожа от восторга — отец Мэри нес его на плечах, Дэвид, как саблей, размахивал терновым прутиком. «Тан-тара! Тан-тара!» Как-то вечером он горько расплакался, когда мама Мэри Дуэйн повела его в Кингскорт, чтобы уложить спать. Сказал, что хочет остаться у них. Хочет остаться тут навсегда.
Негоже вам здесь спать, ответила мама Мэри. Он спросил почему, и она тихонько повторила: «Негоже, и всё».
Мэри Дуэйн подумала, что мама жестока. Ведь другим детям она порой разрешает остаться, хотя дома их ждут матери. А бедного Дэвида Мерридита мать не ждала. У него и отца почитай что нет: тот вечно пропадает на войне. Дэвид один-одинешенек в большом темном доме — компанию ему составляют разве что усатая пьяная тетушка да грачи А ведь там наверняка обитают призраки.
— Наверняка так и есть, — откликнулся ее отец.
Отец тогда посмотрел на мать Мэри Дуэйн, но та легонько покачала головой — мол, не при детях.
Среди ночи их разбудил отчаянный стук в заднюю дверь. Это был Дэвид Мерридит, от страха он захлебывался слезами. Он прибежал к ним в ночном колпаке и сорочке, хотя земля дрожала от грома, молния раскалывала небо напополам, а дождь той ноябрьской ночью лил такой, что в низинах Голуэя потом еще долго стояла вода. Ступни и икры мальчика были в царапинах от колючек, перепуганное личико забрызгано грязью. «Пожалуйста, пустите меня. Не прогоняйте». Но отец Мэри Дуэйн надел на него пальто и отвел обратно в поместье.
Отца долго не было, и вернулся он каким-то постаревшим. Обвел взглядом полутемную кухоньку, точно заблудился или ошибся домом, или очнулся от сна, в котором ему привиделось нечто страшное. Засов дребезжал от сильного сквозняка. По стенам сновали мыши. Мать подошла к нему, но он отстранился, как всегда, когда его что-то печалило. Взял из шкафа кувшин молозива (молока коровы, которая только-только отелилась) и осушил в шесть больших глотков. Мэри Дуэйн подбежала к нему, хотела его увести. Он обнял дочь, поцеловал в волосы, она подняла глаза и увидела, что он плачет, и мать тоже плачет, хотя Мэри не знала почему.
20
Куррах — традиционная ирландская лодка с деревянным каркасом, обтянутым кожей или шкурой животного.