Пасхальным утром 1819 года по пути к роднику на холме Клунайл Мэри Дуэйн увидела красивую женщину в небесно-голубом плаще с капюшоном, которая выходила из экипажа у Кингскорт-Мэнор. Отец объяснил, что это мать Дэвида Мерридита. Должно быть, приехала из Лондона заботиться о сыне.
Теперь он заходил к ним реже, но когда заходил, вид у него был довольный и благополучный. Он щеголял в белом матросском костюмчике, который мать привезла ему из Гринвича. Иногда приносил мягкие белые сласти под названием «зефир». Гринвич — то самое место, где придумали время. Кораль Англии придумал время. («Убей Боже, не знаю, зачем он это сделал, — сказал отец Мэри. — Без времени было б куда как лучше».)
Элегантнее матери Дэвида не было никого. Всегда безупречно одетая, тонкая и гибкая, как тростинка, спокойная, изысканная, как яблоневый цвет: Мэри и ее сестрам казалось, она плывет над землею. При крещении ей дали имя Верити — по-английски это значит «истина». Она была родственницей другого адмирала — Фрэнсиса Бофорта. Он открыл ветер[21]. Леди Верити всегда носила изящные туфельки. Глаза у нее были зеленые, как коннемарский мрамор на ступенях кафедры в церкви Карны.
Арендаторы Кингскорта не чаяли в ней души. Когда кто-то из женщин впервые разрешался от бремени, графиня наносила роженице визит, приносила фрукты и кекс. И настаивала, чтобы мужчины на время ушли из дома, дали ей спокойно поговорить с молодой матерью. Дарила новорожденному золотую гинею. Посещала больных, особенно стариков. Велела обустроить на заброшенной конюшне у берега ручья портомойню для жен арендаторов, чтобы даже в непогоду им было где постирать. Каждый год в день своего рождения, седьмого апреля, устраивала для детей арендаторов гуляния на лугу Лоуэр-Лок. В народе седьмое апреля прозвали «днем Верити». Дворяне делили трапезу с фермерами и слугами.
В 1822 году Коннемару поразил картофельный мор, и леди Верити открыла образцовую бесплатную столовую; десятилетние Дэвид Мерридит и Мэри Дуэйн помогали резать репу и качать воду. Она платила детям Кингскорта по два пенса за бушель утесника: дети бродили по всему поместью, собирали утесник в корзины и мяли для свиней его светлости. Дэвид Мерридит тайком уносил из хлева корзины с утесником, передавал Мэри Дуэйн и ее братьям, те снова их продавали, а ему давали полпенса. Те, кто жил по соседству, в Талли, на землях капитана Блейка, завидовали арендаторам лорда Мерридита, обитателям Кингскорта. Блейк не давал им ни черта, хоть урожай, хоть неурожай: так говорил отец Мэри Дуэйн. И жадный как черт, ничем не лучше кровопийцы-землевладельца, который деньги с арендаторов дерет, а на земле не живет. Когда случился неурожай, Блейк сразу же укатил в Дублин, грязный черствый развратник. Такой украдет и слюну изо рта сироты. Блейки ренегаты, перешли из католичества в протестантство. Случись Блейку увидеть, что англичанин идет по дороге без штанов, он пройдется и без исподнего, лишь бы его перещеголять.
У него уже померло девяносто арендаторов, и его наемники гонят с насиженных мест семьи, за которыми накопились недоимки. Заявляются люди в масках, обычно чуть свет. Без масок этим грязным предателям никак, ведь если их узнают, они получат по заслугам. Верховодит у них «выселитель», бейлиф или шериф: он показывает, какие дома разнести, какие помиловать. Они залезают на крышу обреченного дома и пилят несущие балки, пока не рухнут стены. Порой просто поджигают дом, чтобы выгнать оттуда людей. Семьи уходят жить в леса или селятся на обочинах дорог, в шалашах из кусков дерна.
Леди Верити посылала людей в леса на поиски этих несчастных. Говорила: пусть приходят в Кингскорт, их тут накормят. Никогда не откажут голодным. В такой час весь Голуэй должен сплотиться.
Порой Дэвид Мерридит плакал от страха, видя, как по полю пшеницы к ним движется армия бледных шатающихся призраков, и даже пытался убежать. Но мать не позволяла. Она всегда заставляла его остаться. Она была доброй, но непреклонной.
Как-то Мэри Дуэйн услышала, что леди Верити говорит маленькому виконту: «Перед Богом мы все равны — ты, я, этот бедняк. У него жена и дети. У него маленький сын. И он любит своего сына так же, как я люблю тебя».
Как-то раз, уже под конец мора, леди Верити, Мэри Дуэйн и ее мать чистили огромный медный котел из бесплатной столовой, как вдруг леди Верити упала на спину, точно ее толкнул какой-то проказник. Увидев ее на земле, Мэри Дуэйн рассмеялась. Мать одернула ее: не смейся, но леди Верити тоже рассмеялась, встала, отряхнула подол красивого платья. Сняла с него стебельки морской травы. Сказала, что у нее болит голова и ей нужно поспать.
Днем приехал доктор Саффилд из Клифдена и засиделся допоздна. Полгода обитатели поместья в глаза не видели леди Верити. Сына ее отправили к друзьям родителей, в поместье Пауэрскорт в графстве Уиклоу. Она уже не навещала больных. Рождались дети, умирали старики, а леди Верити не выходила из дома. Портомойни на берегах ручья потихоньку приходили в запустение. Соломенные крыши порастали болотной травой. Кто-то из самых старых арендаторов, помнивших еще голод 1741 года, сказал, что, наверное, смерть запечатлела поцелуй на леди Верити — должно быть, та вдохнула дыхание больного картофельной лихорадкой или слишком пристально посмотрела в его глаза. Мама сказала Мэри, что это глупые суеверия. Нельзя заразиться лихорадкой от взгляда.
Однажды рано утром Мэри Дуэйн с отцом и младшей сестрой Грейс собирали грибы на лугу Лоуэр-Лок, как вдруг из Кингскорт-Мэнор донесся вопль. И тут же умолк. Лишь ветер трепал пырей. Из-за куста утесника выглянул заяц. Раздался второй вопль, громче первого. Такой громкий, что с Дерева фей вспорхнули дрозды.
— Это банши?[22] — спросила окаменевшая от ужаса Грейс Дуэйн. Ей никогда не доводилось слышать банши, но она знала, что значат их крики.
— Пустяки, — ответил отец.
— Это банши зовет леди Верити?
— Это просто старые кошки, — вмешалась Мэри Дуэйн. — Правда, папочка?
Отец обернулся, точно заржавленный флюгер. Уставился, не мигая, в ее глаза; в его грязных ладонях лежали покрытые росой дождевики. Мэри впервые видела, чтобы отец испугался.
— Правильно, мой котенок. Именно так. Идем скорее домой.
Мэри считала, что в этот день стала взрослой. Впервые она надела маску не для игры.
В поместье приехал врач из Дублина. Из Лондона прибыл знаменитый хирург в сопровождении сестер милосердия в накрахмаленных кремовых одеждах. Однажды в полночь садовник увидел, как леди Верити со свечою в руке прошла мимо окна в верхнем этаже. В 1823 году, на день святого Патрика, в шесть часов утра она умерла.
Голуэй не видывал таких пышных похорон. Семь тысяч скорбящих заполнили кладбище в Клифдене и улицы на полмили вокруг, католики и протестанты, приезжие и местные жители, богачи и голодранцы стояли бок о бок под дождем.
Из Лондона привезли двух дочерей лорда Мерридита. Мэри Дуэйн видела их впервые. Одна длинная и тощая, как оглобля, вторая низенькая и пухленькая. Наташа Мерридит. Эмили Мерридит. Точно две сестры, сбежавшие из детской песенки.
Священник из Слайго читал молитвы. Преподобный Поллексфен (Мэри Дуэйн никогда не слышала это имя). Угрюмый, светловолосый, грудь колесом, с огромными ручищами и нечищеными башмаками, произнося торжественные строки псалмов, он дрожал, как дуб в грозу.
Гроб леди Верити опустили в могилу. Ударили в колокол. На соседнем поле мычала корова. На поясе лорда Мерридита дребезжала ослабшая пряжка. Капли дождя усеивали его эполеты. Ветер шелестел листвой каштана.
21
Фрэнсис Бофорт (177-1857) — британский адмирал и гидрограф, изобрел и ввел в действие двенадцатибальную шкалу скорости ветра.