А потом раздался еще один звук.
Из толпы позади Мэри донесся голос. Голос какой-то старухи. Потом еще и еще.
Поначалу негромкие, голоса стремительно набирали силу, распространялись, звучали парно и по три. К их хору присоединились мужчины и дети. Все новые и новые люди подхватывали общую молитву. Голоса становились громче, нарастали волною, эхо их отражалось от гранитных стен церкви, Мэри Дуэйн казалось, будто звук исходит от черной сырой земли и никогда не умолкнет.
«Аве Мария» на ирландском.
Мэри не забудет этого до самой смерти. Дэвид Мерридит, ее Дэвид, в отцовском плаще молился по-ирландски со своими будущими арендаторами, бормотал слова, точно разговаривал во сне, поднимал красивое лицо к дождю; страшно было видеть, как плачет лорд Мерридит.
Anois, agus ar uair dr mbais: Amen.
Ныне и в час смерти нашей.
Глава 8
ТО, О ЧЕМ НЕ ГОВОРЯТ
В которой продолжается описание ранних лет мисс Дуэйн: открытие географии и определенные вопросы, касающиеся английского языка
Лорд Мерридит манкировал опрятностью. Некогда аккуратная седая бородка отросла, перепуталась, под ногтями копилась грязь, зубы утратили белизну, пожелтели и почернели, словно клавиши старого рояля. На лице и шее виднелись волдыри, какие Мэри Дуэйн однажды заметила на его руках. Выглядели они страшно. Порой кровоточили. Как-то раз на рассвете она видела, как лорд бродит по лугу Лоуэр-Лок, бьет тростью по россыпям камней. Заметив ее, крикнул: убирайся с глаз моих. Некоторые говорили, что от лорда пахнет, как из сточной канавы. Другие сообщали, что он пристрастился к виски. Часто забывал надеть чистое платье.
Порой ночью они слышали, как лорд Мерридит орет у себя во дворе (дом Дуэйнов располагался в четверти мили от усадьбы). В поместье о нем ходили странные слухи: будто он избивал сына, пока тот не взмолился о пощаде, будто свалил в кучу наряды покойной жены и поджег. Скотники шептались, что он жесток к животным: до смерти забил кнутом лошадь, принадлежавшую леди Верити. Мэри Дуэйн не верила, что лорд Мерридит способен на такое. Он обожает своих лошадей.
— Больше, чем своих людей, — сказал ее отец.
Теперь его суда боялась вся Коннемара. Некогда им восхищались за справедливость и щепетильность решений, за то, что он всегда принимал сторону правого, а не сильного: ныне же он внушал страх от Спидла до Линона. Он срывался на представавших пред ним арестантах. Если к нему обращались «лорд Дэвид» или даже «лорд Мерридит», как водилось в здешних краях, он вскакивал на ноги и кричал: «Меня зовут Кингскорт! Обращайся ко мне как положено! Еще одна дерзость — ня велю тебя выпороть за неуважение к суду!»
Четвертого мая 1826 года он вынес смертный приговор. Подсудимый, бывший арендатор капитана Блейка из Талли, украл ягненка с луга капитана и смертельно ранил егеря, который пытался его задержать. В Коннемаре внимательно следили за этим процессом. У обвиняемого было пятеро детей, жена его умерла. Даже вдова егеря умоляла его помиловать. Он совершил ужасное преступление, но однажды предстанет перед Богом. Однажды мы все предстанем перед Богом. В Ирландии и так слишком часто гибнут люди. Она не хочет, чтобы еще чьи-то дети остались без отца. Но через неделю после вынесения приговора обвиняемого повесили в голуэйских казармах, а тело бросили в яму с известью во дворе. Детей определили в голуэйский дом призрения, а через месяц туда отправили и детей егеря. Не прошло и года, как всех семерых детей (и убийцы, и жертвы) похоронили в той же обще могиле.
О жестокости лорда Кингскорта сочинили балладу. Мэри Дуэйн услышала ее однажды утром на рынке в Клифдене:
Она подошла к певцу и велела ему замолчать. Уродливый коротышка с одним-единственным слезящимся глазом. У лорда Мерридита своих забот хватает. А ты об этом не поешь, сказала она. И при чем тут Коннахт, что за raimeis?[23] Между прочим, его светлость тоже коннахтец, родился в тринадцати милях отсюда, как и его отец, и шесть поколений их предков.
— Ты-то сам откуда родом, черт этакий? — спросила она певца.
Но он в ответ лишь фыркнул и отпихнул ее локтем:
— Пусть этот убийца сочинит свою песню, если захочет.
В ту ночь ей приснилась портомойня на берегу. Женщины стирали белье и пели гимны. Леди Верити со смехом отряхивала подол. Белые простыни парусили на ветру. Мокрые от воды и красные от крови.
Дэвида Мерридита отослали в английский пансион. Раз в полгода он приезжал в Коннемару на каникулы и подробно описывал Мэри Дуэйн школьную жизнь. Девиз школы был «Манеры — мерило мужчины». Находилась она в местности под названием Уотер-Мидоуз. Основали школу почти пять сотен лет назад, в 1382 году, за триста лет до того, как подручные Кромвеля пришли в Коннемару. Мэри нравилось повторять ее красивое название.
Винчестерский колледж, Гэмпшир.
Винчестер.
Гэмпшир.
Дэвид Мерридит учится в Винчестерском колледже в Гэмпшире.
В школе одиннадцать «домов» и собственные футбольные правила. В деревушке Карна тоже одиннадцать домов, но в Гэмпшире слово «дом» означало совсем иное. Здание, в котором жили мальчики: ни девочек, ни женщин там не было. Ночевали мальчики в общих спальнях, как солдаты или сумасшедшие. У них были «надзиратели», но не как у заключенных. Тот, кто живет в одном доме, должен ненавидеть все прочие дома. За честь своего дома нужно стоять до конца. Если дело доходит до драки, нужно драться честно, как мужчина. Раненого и упавшего бить нельзя, и ни за что нельзя ябедничать на него надзирателю. Тот, кто ябедничает, — холуй, фискал, доносчик. Правила есть правила, даже в драке.
Гэмпшир — графство на южном побережье Англии. Мэри раз-другой спрашивала о нем родителей (отец в юности летом ездил в Англию, нанимался в батраки), но им нечего было ей ответить. Однажды она пробралась в Кингскорт-Мэнор и попросила Томми Джойса, камердинера лорда Мерридита, показать ей Гэмпшир в атласе в библиотеке (там был географический справочник).
Оказалось, что Гэмпшир находится через море от Франции. Графство не просто историческое: оно «пропитано историей». Гэмпшир славится меловыми скалами, приветливыми жителями и красивыми ископаемыми окаменелостями. («Матерь Божья, — сказал Томми Джойс. — Язык сломаешь».)
Винчестер — главный город графства. В нем умер Альфред Великий, родился Генрих III. В литературных кругах ходят слухи, будто автор широко известных и увлекательных романов «Гордость и предубеждение» и «Чувство и чувствительность» (опубликованных за таинственной подписью «неизвестная дама») обитает в Гэмпшире. Знаменитый мистер Брюнель, изобретатель двигателей, тоже живет неподалеку, в Портсмуте. Родовая усадьба лорда Пальмерстона, государственного секретаря по военным вопросам, находится в Ромеи. В Винчестере можно видеть круглый стол короля Артура. Его вывесили в восточном бастионе Винчестерского замка, выдающегося величественного строения, могучие камни и дубовые балки которого воспели бравурный гимн английской славе, гению ее народа, от королей до простолюдинов. («Красиво сказано, — мечтательно вздыхал Томми Джойс. — “Гений ее народа, от королей до простолюдинов”».)
Из Коннемары не вышло ни единой знаменитости. Не было тут ни поющих камней, ни величественных строений. Ни литературных кругов. Ни столов в бастионах. Здесь не рождались, не жили и не умирали короли, а если такое и было, то в столь давние времена, что никто не помнил их имен. Не было тут ни писателей, ни изобретателей, ни секретарей по военным вопросам. Должно быть, Гэмпшир — чудесное место.
Футбольные правила Винчестерского колледжа были сложны. Названия командам давали таинственные и непонятные. Схоласты против Низших. Старые наставники против Миров. Правила были неписаные, но помнить их следовало наизусть, или «чеглоки» тебя отмутузят. Отлупят, отделают, отдубасят. («Чеглоки» — это такие соколы, а еще мальчишки в Англии так называют друг друга.) Чеглок стоит посередине поля с мячом в руках и кричит: «Черви!» Это, сказал Дэвид Мерридит, одно из правил. Чтобы знать правила, надо выучить этот язык, хотя нет ни одного справочника, откуда их можно было бы почерпнуть.