Дальше они почему-то пошли, держась за руки. Они брели по лесу, переплетя пальцы. Он заговорил о рисовании, но она почти не слушала, хотя ухитрялась отвечать впопад. Рисовать: изображать, думать, воображать. Вскоре они вышли на поляну, где браконьеры обычно расставляют силки. По белым гранитным камням журчал ручеек. Она выпустила его руку, направилась к воде, зачерпнула пригоршню, напилась. Выпрямилась, обернулась к нему и увидела, что он смотрит на горы Твелв-Бенс вдали, точно видит их в первый раз.
Повисло долгое молчание. Правила сложны. Но никто никогда не удосужился их записать.
Винчестер.
Гэмпшир.
Винчшир.
Гэмпчестер.
Дэвид потупился, принялся пинать камешек, время от времени поглядывая на нее сквозь длинную растрепанную челку, беспокойный, как олень в лесу, полном охотников. Над губой после падения в яму запеклась кровь, на щеке остался шафрановый след дикой лилии. Дэвид рассеянно сунул руку в карман, вытащил его подкладку, притворяясь, будто что-то ищет. Птицы смолкли. Он переступил с ноги на ногу. Из-за деревьев показалось солнце. Лучи его золотой филигранью окутали Дэвида.
— Можно тебя п-поцеловать?
Сперва они целовались, потом принялись ласкать друг друга. Чуть погодя расстегнули одежду.
Мэри Дуэйн понимала, что никогда не забудет совершающееся теперь. Глубокую ямку, в которой сходятся его ключицы. Запах его пота, похожий на аромат свежескошенной травы. Необычное ощущение, когда прикасаешься губами к его адамову яблоку. Как его щетина колет ее шею и обнаженные плечи. Она никогда не забудет, как его нервные руки касались ее живота и пупка, ее каменно-твердых ребер. Не забудет, как его влажный рот скользил по ее грудкам, а его запястье — по исподу ее бедра, какими удивительно мягкими были его ладони, она содрогнулась от наслаждения и схватила его за запястье. Рука его легка, как воздух. Она чувствовала морщинки на кончиках его пальцев. Он целовал ее, прикасался к ней, ласкал ее. Стоны наслаждения срывались с ее губ прямиком в его губы. Язык его как зефир. Они стукались зубами. Сливались в поцелуе. Она гладила его по лицу. Целовала его грудь, поросшую светлым пушком. Какие странные вещи ей хотелось проделать с ним. Укусить за плечо. Пососать его сосок. Аромат их тел, аромат примятого папоротника. От его обожженной солнцем кожи едко пахло молоком одуванчика. Он не хотел, чтобы его трогали — по крайней мере, не просил ее об этом. Но когда она робко коснулась его сквозь полураскрытые штаны (Дэвид с тревогой впился в нее глазами), он тихо застонал и прошептал: еще, еще. И когда его охватило наслаждение, он обвил ее, точно плющ, покрыл шею и грудь поцелуями.
Потом они лежали обнявшись. Сквозь темно-зеленые листья сочился сумрачный свет. Пахло глиною, торфяным дымом, дождем. Трещал коростель. Она не чувствовала ни стыда, ни раскаяния. Вообще ничего, но это отсутствие чувств было новым и дарило ей радость. Пошел дождь, но скоро и перестал. Чуть погодя она заснула.
А когда проснулась, он лежал рядом с ней и что-то бормотал. Та gra agam duit, a Mhuire. Tа gra agam duit. На поляне гудели пчелы. Мэри притворилась, будто не слышит, что он говорит. «Я люблю тебя, Мэри», на ирландском.
Они застегнули одежду (он деликатно отвернулся, когда она завязывала юбку) и вместе отправились по полям в Кингскорт. Вдалеке шли на вечерний лов к Иниширу рыбацкие лодки. Теленок бежал за мамой. Другой теленок фыркал, мотал головой. Корова величаво зашла на поросшее камышом мелководье и принялась пить воду. На склоне холма ворошили сено две крохотные фигурки. С болот возвращались домой усталые люди, взвалив на плечи лопаты, как ружья. Дэвид молчал, что было на него непохоже.
Быть может, его озадачила, а то и возмутила ее доступность, подумала Мэри. Наверное, он теперь перестанет ее уважать. Девушки из деревни говорили, что с парнем нужно вести себя строже, даже если питаешь к нему чувства, даже если любишь его. Порядочный парень будет тебя уважать за такую строгость.
По пути он остановился и нарвал ей букет дербенника. Они обнялись и снова поцеловались, уже не так жадно, галантнее прежнего, с искушенной нежностью, точно взрослые.
— Ты, должно быть, теперь меня ненавидишь, — тихо проговорил он.
— Ненавидеть тебя — все равно что ненавидеть себя.
— Правда? Если ты меня ненавидишь, я этого не вынесу.
— Ну конечно правда, болтунишка! — Она поцеловала его в красивые губы, убрала челку с его глаз. Какое блаженство — прикасаться к нему. — Не бойся. Все хорошо.
— Я… не мог остановиться. Прости. Пожалуйста, не сердись на меня, Мэри.
— А я и не хотела, чтобы ты останавливался. Я тоже не могла остановиться.
— Как это называется? — спросил он. — То, что было сегодня?
— Футбол Винчестерского колледжа, — ответила она, попросту не придумав ничего лучше.
Тем летом они каждый день ходили в лес у озера Глендоллах. И часто играли в футбол Винчестерского колледжа. Мэри просыпалась и засыпала с мыслью об этом футболе. Как-то в конце июля он уехал с отцом в Атлон. Лорд Кингскорт покупал новую племенную кобылу. Мэри тосковала по Дэвиду так, словно он уехал в Америку. Представляла все то, что он увидит в дороге: пыталась увидеть мир глазами Дэвида Мерридита.
В те часы, когда они не были вместе, Мэри гадала, чем он сейчас занимается. Воображала, как он одевается, завтракает, раздевается, чтобы принять ванну. До чего же прекрасно, должно быть, его тело: она никогда не видела его обнаженным, Дэвид был очень стеснителен. Он объяснил, что в Винчестерском колледже мальчикам запрещается раздеваться догола. Даже в ванной они должны быть в исподнем. Она спросила, почему так, и он смутился еще пуще. Порой в Винчестерском колледже творятся варварские вещи, сказал он, и лучше ей об этом не знать.
Ее растрогало, что он так хранит секреты Винчестера. Она усмотрела в этом доказательство большего — подтверждение того, что Дэвид Мерридит видит в ней женщину. Она не раз замечала, что отец так же ведет себя в присутствии матери, если разговор заходит об Англии в целом. В молодости ему довелось наблюдать там вольности, о которых замужней женщине рассуждать негоже. Мать посмеивалась над ним, качала головой. Отец тоже лукаво посмеивался, обнимал и целовал ее. Мэри Дуэйн знала, что это любовь. То, о чем не говорят.
О чем умалчивают.
Глава 9
КАРТА ИРЛАНДИИ
В которой мы завершаем нашу печальную трилогию о ранних годах жизни Мэри Дуэйн, глубине ее чувства и некоторых поразительных событиях
Однажды днем, когда они гуляли по пшеничным полям в Килкеррине, их застиг налетевший с залива шквал. Они укрылись в заброшенном доме у просеки: здешние обитатели недавно перебрались в Ливерпуль. Мэри и Дэвид побродили по тесным комнатушкам, посмотрели на разрушающуюся глиняную посуду, на картинки на стенах. Пресвятое Сердце Иисуса. Патрик, изгоняющий змей. Календарь, вырванный из «Альманаха пастуха». На столе стояла щербатая эмалированная тарелка, на ней лежали вилка и ложка, точно стрелки часов, будто кого-то ждут домой с минуты на минуту. Но никто уже не вернется.
Ему удалось развести огонь в потухшей золе очага, и они улеглись рядом. В комнате стоял холод, как в склепе, но тело его было теплое. Некоторое время они целовались и обнимались, потом он коснулся ее бедра, но она мягко отвела его руку.
— Я сегодня не могу, котенок. Давай просто целоваться.
Улыбка его испарилась, как снег с каната.
— Тебе нездоровится?
— Я как ископаемая окаменелость. Честно.
— Я тебя не обидел? Я не хотел позволять себе лишнего.
— Ничего ты не позволял, болтунишка. — Она снова поцеловала его. — Просто у меня такой день.
Он ласково улыбнулся.
— Что это значит?
— Ты разве не знаешь, что бывает у каждой девушки раз в месяц?
— Нет.
— Подумай.
Он пожал плечами.
— Ей выдают карманные деньги?
Она посмотрела на его недоуменное лицо.
— Шутишь?