— Что ты имеешь в виду?
— Это бывает раз в месяц. Это связано с луной. — С луной?
— Ее посещает гость. Вот как меня сейчас.
Он огляделся, точно ожидал увидеть ангела-хранителя.
— В Винчестерском колледже в Гэмпшире тебе об этом не говорили?
— Кажется, нет. Во всяком случае, я ничего такого не слышал.
— Тогда спроси у сестер.
— Думаешь, у них тоже это бывает?
— Это бывает у всех женщин.
— И у тети Эдди?
— Иисусе. Хватит уже.
— А как это называется?
— Некоторые зовут это «проклятьем». Но есть и другие названия.
— Что бы это ни было, судя по всему, неприятная штука.
— Не такая неприятная, как если ее нет, поверь мне.
— Что ты хочешь этим сказать, М-мэри?
— Спроси у своих сестер.
В конце сентября он вернулся в Англию, в пансион. Порой писал ей любовные письма; о том, что письма именно любовные, она догадывалась по нарисованным на полях сердечкам и купидончикам. Мэри постыдилась признаться ему, что не умеет читать. У моста в Тумболе пресвитерианцы открыли неофициальную школу для детей арендаторов, но отец не желал, чтобы она общалась с пресвитерианцами. Мэри не понимала, чем так опасны пресвитерианцы: великий Вольф Тон тоже был пресвитерианцем, возглавил вместе с соратниками восстание 1798 года, сражался и погиб за свободу Ирландии. Но перечить отцу не хотела. И за ту осень и зиму сама выучилась грамоте по букварю, который ей дал приходский священник: черные чернильные пятна на страницах тетрадного листа в синюю линейку постепенно превращались в клятвы верности и любви.
Винчестер. Гэмпшир. Англия. Великобритания. Он не исчез: доказательство тому — атлас. Его координаты можно вычислить, как и ее, но расстояние между ними превосходит географическое.
Мэри Дуэйн сохла: теперь она поняла это слово. Ее возлюбленный присылал ей рисунки английских растений: незабудки, полыни, амаранта. Она отвечала таволгой, горным вереском. Папоротником из их леса возле озера Глендоллах. Она так по нему тосковала, что сделалась вялой и раздражительной. Без него Коннемара была пустынна, как брошенное гнездо. Ночью она лежала в кровати, которую делила с двумя сестрами, дожидалась, пока они нашепчутся и заснут, и ласкала себя, представляя, что пальцы не ее, а Дэвида Мерридита. Делал ли он так же? Мэри не раз слышала сплетни, что мальчишки так делают. Она воображала, что руки не ее, а Дэвида Мерридита. И посылала ему мысль, что его руки — это ее руки. Мэри представляла, как ее мысль летит через море в Англию, точно золотая звездочка, парит над Ирландией, пересекает темное море, минует Уэльс, увлекая за собой хвост искр, над мерцанием городов в английской ночи, над фабриками и дымовыми трубами, над трущобами и дворцами, прямиком в его комнату в Винчестерском колледже, где он спит на присыпанных вереском простынях. Сны о нем становились диковиннее и горячее. Вскоре они достигли такого накала, что пугали ее саму. Она рассказала о них (о некоторых из них) священнику на исповеди. Священник был веселый, молодой, из тех, кто поет на свадьбах. Все девушки его обожали. Он снисходительно выслушивал исповеди. Но исповедь Мэри Дуэйн встретил без снисхождения.
Он сказал, что подобные грезы — страшное зло, омерзительное оскорбление Девы Марии. «Богородица плачет, когда видит этакий грех, — ярился он. — Каждый раз, как его совершают, ее сердце пронзает пылающий меч. Когда юная дева оскверняет тело, данное ей Богом, Сатана празднует большую победу».
Девам следует помнить мое о чем еще Молодые люди неспособны себя воздержать. Ими владеют чувства, чуждые девицам. Женщина — как ледник, тает медленно, мужчина — вулкан кипящих страстей. Крест этот несут все мужчины на свете, даже сам Папа Римский Пий. Такими уж нас замыслил Всемогущий Господь, но если дьяволу позволить, он обязательно вмешается в Божий замысел. И когда девица вовлекает юношу в смертный грех, это чревато чудовищными последствиями для его души и тела. Лечебницы для душевнобольных во всех городах Англии полнятся стонами мужчин, которых погубили женщины. И лучше такой девице было бы, если бы ей на шею повесили мельничный жернов и потопили ее во глубине Догз-Бэй[24], нежели чтобы она ввела молодого человека в соблазн похоти, противиться которому у него нету душевных сил. А о силах телесных нечего и говорить. Когда Сатана восстает на человека, впору спасаться бегством.
Несмотря ни на что, эта отповедь вселила в Мэри надежду. Она понимала, что поступает дурно, пожалуй, что и грешно, и не хотела, чтобы Богородица плакала из-за нее, по крайней мере, чаще, чем требуется. Но трудно на сколь-нибудь продолжительное время отогнать образ Дэвида Мерридита, охваченного дьявольским возбуждением.
Она пыталась. Она пыталась выбросить Дэвида Мерридита из головы. Согласилась пойти по ежевику с Ноэлом Хиллиардом, своей ровней, арендатором капитана Блейка, но не чувствовала к нему ничего: он любезен, силен, отпускает дурацкие шуточки и ловко кривляется. В тот вечер, когда она сообщила, что может предложить ему только дружбу, он был неутешен. Умолял Мэри Дуэйн не отказываться от него, он сумеет сделать ее счастливой. Ведь лю бовь бывает разной: наверняка и она полюбит его как-нибудь. В этом нет никакого толку, ответила она Ноэлу. И это несправедливо. Он достоин девицы, которая полюбит его всем сердцем. Ее же сердце отдано другому;
Однажды осенним утром они с отцом поехали на ярмарку в Балликоннили за мясницким ножом. По дороге увидели толпу мужчин, наблюдавших за тем, как на лугу жеребец лорда Кингскорта, отфыркиваясь и переступая мускулистыми ногами, кроет кобылу. Мужчины, странно посмеиваясь, следили за происходящим. Передавали друг другу трубку. Посмеивались и почти не перебрасывались словом.
В ту ночь ей привиделся раскаленный меч, который вонзается в обнаженное сердце матери Христовой. Мэри проснулась на заре, дрожащая и в поту.
Ее старшая сестра Элиза уже обручилась с симпатичным парнем из Кушатроу, который арендовал землю у озера Барнахаллиа. Мэри Дуэйн спросила, была ли Элиза близка со своим женихом.
— Нет, — ответила сестра. — Мы любуемся цветами.
Как девице не забеременеть, спросила Мэри Дуэйн.
— Почему ты спрашиваешь?
— Просто из любопытства.
— Хорошо, коли так, врушка. А то матушка задерет тебе подол да взгреет хорошенько: не выросла еще.
— О чем ты?
— Сама знаешь, о чем. Ишь, святая невинность.
— И все-таки — как же?
— Слезь с лошади в Чейплизоде.
— Что?
— Знаешь дорогу из Голуэя в Дублин?
— Да.
— Чейплизод перед самым Дублином.
— Правда?
— Вот и столкни его с лошади в Чейплизоде.
— А.
— Или сама слезь. В зависимости от положения Видимо, география — тоже язык: синтаксис ее сложнее английского.
Иногда она видела обнаженные тела своих братьев. А однажды вечером — и отца, когда он купался в ручье после того, как весь день расчищал от камней участок в горах. Неужели у Дэвида Мерридита такая же бледная вислая кожа, как у ощипанной олуши, и такой же пучок водорослей между ног? А живот у него круглый или плоский, как барабан? Ягодицы мешочком или выпуклые, как два оникса? Как называются прочие части его тела, прикосновение к которым доставляет ему такое наслаждение? И есть ли у них название? Как называются части ее тела, которых касались его руки, и она, дрожа, произносила его имя? Быть может, бессильные поцелуи и вздохи, которыми они обменивались в такие мгновения, тоже своего рода тайный невыразимый язык? Все ли любящие выкрикивают имена друг друга? Элиза и ее жених? Мать и отец? Мать Иисуса и ее муж-плотник: выкрикивали ли они священные имена друг друга, как Мэри Дуэйн со своим возлюбленным?
Запах скошенной травы напоминал о его теле, от жужжания пчел по телу разливалась истома. В церкви она рассматривала распятие, точно в небе над Коннемарой взошло новое солнце и залило землю разноцветным светом витражных окон. Обнаженный Христос не только свят, но и прекрасен. У него алебастровые бедра и могучие плечи. На его крепких руках вздуваются жилы. Увидишь такого не на кресте, а на рынке в Клифдене — с удовольствием купишь у него комод. Вряд ли тебе удастся остановиться в Чейплизоде. Ты пойдешь до конца. До самого Холихеда. В молитвах и правилах богослужения ей мерещился скрытый смысл. Это мое тело. Слово стало плотью. Я служу Тебе своим телом. Разве так думать грешно? Наверное, да. Бедная Дева Мария выплачет все глаза. Впрочем, ей не привыкать.