Далее он сказал, что по вечерам не раз видел меня на палубе и даже подумывал подойти и поздороваться со мною, но не решился, поскольку меня, казалось, одолевали тягостные мысли. Я объяснил, что вечерами привык выходить на палубу для уединенной молитвы, что мы, братия Общества Друзей, предпочитаем безмолвные размышления и чтение Писания обрядам и церемониям. Тут он достал из кармана своей шинели книжицу в кожаном переплете и показал мне. Вообразите мое смущение, когда я увидал, что это маленькая Библия, красивая и аккуратная.
— Если вашей милости будет угодно, давайте почитаем вместе, — предложил он.
Признаться, слова его немало меня огорошили: во-первых, поскольку я не предполагал, что он умеет читать, а во-вторых, тем, что он желал читать вместе со мною: но как я мог отказаться? Мы сели в уголке, и он вполголоса прочел отрывок из Первого послания апостола Павла к коринфянам — о христианском милосердии к ближнему. Я растрогался едва не до слез: до того просто и вместе с тем с такой искренней преданностью Слову Божию он читал. Я поистине чувствовал, как на нас сошел Дух Света. Ибо в те минуты меж мною и незнакомцем царило благословенное умиротворение, словно мы позабыли суетные мирские отличия (я капитан, он — пассажир) и вверили наши жизни единому Предвечному адмиралу, чей промысел проведет всех добрых путников сквозь бури сомнений. Пути Спасителя столь поразительно благородны, что горемыка, которому изменила удача, обретет помощь и поддержку в непреложной истине Писания. Тогда как мы, те, кому есть за что благодарить Отца Небесного, часто небрежем благодарностью. Как стыжусь я слабости моей и жалости к себе — черт, постыдных в человеке.
Бедного калеку звать Уильям Суэйлз (я прочел это имя на фронтисписе его Библии).
Я сказал, что никогда прежде не слыхал такой ирландской фамилии, и спросил, распространена ли она в Коннемаре, его обедневшей земле, которую он ныне покинул. С кроткой печальной улыбкою он ответил, что это не так. Чаще всего там встречаются фамилии Костиллоу. Флаэрти, Хэллораи и Кили. В местечке под названием Кашел также хорошо известна фамилия Ни, а в деревушке Ресесс — Джойс. «В Кашеле Ни, в Ресессе Джойсы», — говорят в тех краях. И правда (тут он улыбнулся), в этом уголке света каждый некогда был или Джойсом, или Ни.
(Все это я уже слышал-и, к несчастью, не раз читал заупокойные молитвы по людям с такими фамилиями.)
Он сообщил мне преинтересную вещь: оказывается, фамилия Костиллоу происходит от испанского слова castillo, замок. Якобы во времена Армады у побережья графства Голуэй потерпел крушение большой испанский корабль: многие матросы остались в Ирландии; уж не знаю, правда ли это. Пожалуй, что и нет, но все равно история прелестная. (Однако же следует отметить, что некоторые пассажиры третьего класса действительно отличаются смуглостью, свойственной жителям Пиренеев, и образом мыслей так же далеки от нас, англичан, как готтентоты, ватутси, магометане или китайцы.)
Чем дольше беседовали мы, тем ближе сходились, и невдолге он спросил, можно ли ему со всей откровенностью высказать свои мысли. Я ответил, что, если сумею, буду рад помочь. Он признался, что престарелый отец его, оставшийся в Голуэе, тяжко болен, и он надеется собрать необходимые средства, дабы перевезти его из этого нищего места в Америку. Я заметил, что план поистине христианский и достойный всякого восхищения: уважение к старшим делает честь и тому, кто оказывает уважение, и тому, кому его оказывают. Он проявил пылкий интерес к тому, нельзя ли на корабле достать работу: например, убирать за плату каюты первого класса или старшего командного состава, или другие подобные поручения. Я ответил, что нам, к сожалению, сейчас работники не нужны, но буде потребность возникнет, мы обязательно вспомним о нем.
Он сердечно огорчился и признался, что крайне нуждается в работе. Милостыню просить не желает и дал себе слово, что никогда этого не сделает. Он сознает, что смотрит жалким оборванцем, но прежде (пока не покалечился) он был человек гордый. И привык к обществу людей образованных, добавил он, поскольку служил у одного дублинского барона (некоего лорда Ниммо, я о нем никогда не слышал). Нет, рекомендаций у него нет, поскольку документы и кошелек у него в Ливерпуле украли бродяги, однако все-таки можно найти применение его навыкам. Тут он подошел к сути дела.
Если, к примеру, нашему уважаемому пассажиру лорду Дэвиду Мерридиту во время путешествия вдруг понадобятся услуги такого рода (или любого другого), не буду ли я столь любезен отрекомендовать его как человека честного? Достойному джентльмену, как лорд Мерридит, без личного слуги нельзя, заверил он. Быть может, я даже подчеркну, что он, Суэйлз, уроженец Коннемары, как и сам лорд Дэвид, и всегда уважал семью лорда Мерридита, в особенности его покойную мать, женщину поистине святую, к кому бедняки тех краев относились с благоговением. Не передам ли я его светлости, попросил меня бедняга Суэйлз, что он вследствие увечья впал в ничтожество, однако ж не чурается ни труда, ни верности господину? Несчастье, изуродовавшее его тело, лишь укрепило его благодарность за дар жизни. Теперь же, милостью Господа Всемогущего, он почти избыл слабость, способен ходить и работать, как тот, кому посчастливилось больше. Служить лорду Мерридиту — великая честь, сказал он. И если бы его, Суэйлза, удостоили такой чести и блага. он послужил бы на славу. Даже просто быть рядом с лордом Мерридитом — уже великая милость.
Сколь счастлив лорд Кингскорт снискать подобную преданность, ответил я, особенно в человеке, с которым никогда не встречался, и если в том возникнет необходимость, я обязательно его отрекомендую. Он ответил, что не желает меня оскорбить, но не изволю ли я поклясться ему на том. Я сказал, что мы, квакеры, не признаем клятв, однако я даю ему слово как мужчина мужчине.
В этот миг на глаза бедолаги навернулись благодарные слезы и грозили совершенно им завладеть.
— Благослови вас Господь и Пресвятая Дева за вашу доброту, — смиренно произнес он и сжал мою руку. — Бог мне свидетель: я буду молиться за вас и сегодня, и каждый вечер.
Потом он спросил моего совета, какое ремесло сподручнее избрать в Америке. Я ответил, что Америка — великая земля, страна небывалой свободы, единственное на свете государство, где принято равенство и федеративное самоуправление. Любой молодой человек, который забудет национальные различия и станет усердно трудиться, снищет там счастье и всеобщее уважение, что твоя школьная учительница — так я сказал моему юному другу. За несколько долларов можно приобрести акр лучших в мире угодий; один индеец чероки из Чарльстона, штат Южная Каролина, однажды сказал мне: почвы там столь плодородны, что воткни в землю палку — из нее вырастет могучее древо. Собеседник мой изумился, точно серафим, пробудившийся в Манчестере. Но потом пояснил, что не имеет средств на покупку земли, поскольку продал все имение земное, дабы облегчить участь недужного отца, а равно и многочисленных осиротевших племянников и племянниц, остаток же употребил на это путешествие. (Таково отчаяние несчастных, стремящихся избавиться от ужаса своего положения.)
Я ответил, что, насколько мне известно, в Америке существуют хорошие возможности заработать простым трудом: на строительстве железных дорог, осушении болот, добыче золота и серебра, и на всех этих работах также предоставляют какой-никакой стол и кров. Можно копать каналы, канавы, класть каменные стены и тому подобное. Тут я к слову упомянул замечательный канал Эри, протянувшийся на триста пятьдесят три мили от Олбани до Буффало: восемьдесят три его шлюза и восемнадцать акведуков строили в основном ирландцы, земляки Суэйлза, — величественное украшение цивилизации и свободной торговли. Еще всегда требуются дровосеки, поскольку континент изобилует лесами, площадь которых больше целого острова Ирландия. Суэйлз слушал меня так внимательно, словно Америка — другая планета, а не другая страна. Правда ли, спросил он, что в Америке сейчас не ночь, а день? А на Тихоокеанском побережье утро?