— Да, порой он говорит неприятные вещи. Но он уже старик.
— А как же земля? Земля твоего отца.
— Я иду возделывать землю отца моего.
— Я в прямом смысле, — пояснил Пайес.
— Я тоже, — ответил Николас.
— Не бросай меня здесь. Я не выживу тут один.
Ради Бога, подожди хотя бы до весны.
— Почему?
— Наше дело табак. Нас вот-вот прогонят отсюда. — Положись на Бога, Пайес. Ты не останешься один.
— Ты слышишь, что я говорю? Я не о Боге!
— Так и я не о Боге. Хотя, пожалуй, следовало бы. — Брат улыбнулся кроткой прелестной улыбкой. — У тебя есть девушка, верно? Я по тебе вижу. Ты последнее время резвый, как апрельский барашек.
— Апрельских барашков режут к Пасхе.
— Ты понял, что я хочу сказать.
— Да, у меня действительно есть девушка. Уж не знаю, что из этого выйдет.
— Не сладится с этой, найдется другая. Таково естество. И твои склонности. Святой Павел учит: «Лучше вступить в брак, нежели разжигаться»[29].
— А ты разве не хочешь жениться? Землю поделим: хватит и на двоих.
— Пол-руда?[30] На две семьи?
— Многие в Голуэе и того не имеют. Справимся, Николас. Пожалуйста, не уезжай.
Николас Малви негромко рассмеялся, точно брат его сказал глупость.
— Такая жизнь не для всех, Пайес. Мне бы смелости не хватило.
— Разве тебе никто не нравится?
Брат странно вздохнул, посмотрел ему в глаза.
— Порой по ночам я готов расплакаться от страсти. Дьявол умен. Но это не любовь, это всего лишь плоть. Я не смог бы полюбить женщину так, как ты. Ты лучше меня, ты всегда был лучше. Ни у кого на свете нет друга верней.
Ненависть пустила в сердце Пайеса черный росток. Даже в слабости брата он усматривал спесь.
Было пятое января 1832 года, канун Богоявления, когда с Востока к Вифлеемской звезде пришли трое волхвов. Последний вечер, когда братья Малви разделили трапезу, последняя ночь, когда они спали в одной поломанной кровати. На рассвете Николас отправился в семинарию в Голуэе, с материнским молитвенником под мышкой и горстью родной земли в кармане — на счастье; в прощальный подарок брату оставил несведенный завтрак и пару прелых рабочих башмаков, которые ему больше не понадобятся (он так сказал).
В тот же день темноглазая девушка Пайеса Малви, Мэри Дуэйн из Карны, деревушки во владениях лорда Мерридита из Кингскорта, сообщила, что ждет его ребенка и летом должна родить. Мэри плакала; Пайес решил, что от радости. Она сказала, что теперь им придется пожениться. Оно и к лучшему, ведь она любит его, и он не раз говорил, что любит ее. Жить они конечно же будут тут, на земле его родителей. Богатства вряд ли наживут, зато всегда будут здесь. Что бы ни уготовила им судьба, они вместе встретят любые испытания. Проживут здесь и умрут здесь, как родители Малви.
Они подошли к кровати его родителей, разделись, легли и до самого вечера предавались любви. Ветер ревел на болотах. Дождь со снегом барабанил в окна. В тот день они любили друг друга, как одержимые. Будто знали, что это последний раз.
Пайес Малви дождался, пока Мэри уйдет в Карну, и увязал в узелок скудные пожитки. А когда на каменистые поля опустилась ночь, он покинул землю отца и по проселку ушел из Коннемары, положив до конца своих дней не видеть родных краев.
Я подошел [к потенциальному нанимателю в Нью-Йорке] со шляпой в руке, смиренный, как всякий ирландец, и спросил, нужен ли ему человек подобных качеств. «Надень шляпу, — сказал он, — мы все тут вольные люди, пользуемся равной свободой и привилегиями».
Письмо Джеймса Ричи
Глава 13
НАСЛЕДСТВО
Мы возвращаемся на наше доблестное судно в десятый вечер его путешествия, когда лорд Кингскорт пишет нежное письмо любимой сестре в Лондон с размышлениями о своем положении и намерениях, не подозревая, что над ним нависла смертельная угроза
«Звезда морей»
17 ноября 1847 г., среда
Милая моя ресничка, Рашерс![31]
Прости мне широкий небрежный почерк, но у меня одна-единственная сальная свечка, да и зрение мое в последнее время уже не то, что прежде. (Последнее время — а почему, я и сам не знаю — я утратил всю свою веселость[32], Вилли Ш. Ха-ха.) Впрочем, если уж на то пошло, все чертовы части моего организма уже не те. что прежде.
Наш благонадежный и прозорливый капитан (который, подобно чародею, изучает карты и расписания движения судов и в разговоре оперирует длиииинными словаааааами) сказал, что через неделю или около того мы, возможно, встретимся с бригантиной под названием «Утренняя роса», направляющейся из Нового Орлеана в Слайго с грузом индийской муки, поэтому я царапаю эти разрозненные мысли и приветы в надежде, что они вскорости тебя достигнут. (О капитане шучу. Он во всех смыслах надежное пристанище в бурю. Вчера вечером с картою в руках объяснял мне наш путь.)
Странная штука: порой я сам не знаю, что думаю обо всем, пока худо-бедно не запишу. С тобой такое бывает, милая моя глупышка? Ох и чудак твой братец. Что поделать!
Как вы поживаете — ты, Эмили и конечно же тетя Эдди? Этот полоумный Миллингтон уже сделал Эмили предложение? Жаль, что он так скотски тянет дело. (Мы, старые викемисты, обычно без промедления движемся к цели. Скажи ему, что на кону честь Дома старых учителей.) Если она не поторопится, ты силой загонишь ее к алтарю[33]. Как там старый добрый Лондон? Когда-то я теперь увижу его…
Признаться, здесь, в океане, мы чувствуем себя отрезанным и от всего. Случись дома революция или война, мы даже не узнаем. Кстати, не самое не приятное ощущение, учитывая, сколько всего приключилось за годы после папиной кончины. Здесь чувствуешь своего рода чарующее умиротворение, особенно по ночам. Море действует на человека, точно целебное снадобье. Поймал себя на том, что говорю (и даже думаю) так же неторопливо, как колышутся волны. Престранная вещь. И, похоже, не я один, а все, кто находится на борту. По ночам океан навевает уныние. Волны плещут о борт корабля и так далее. Небо такое темное, что звезды кажутся ярче: они здесь красивее и блестят даже сильнее, чем в Голуэе. Порой мне хочется остаться тут навсегда.
Мне было очень грустно закрывать двери дома, даже больше, чем видеть его без мебели и обитателей, пустым и заброшенным, словно разграбленная египетская гробница. Я обошел его: каким просторным и голым он мне показался! Ты наверняка догадываешься, что попрощаться со мною стеклись толпы наших бывших арендаторов: им тоже было грустно, многие прослезились. Я провел с ними не один час, так что в конце концов рука заболела от пожатий. (Разумеется, все спрашивали о тебе и Эм.)
Но они понимают, мы не могли поступить иначе, и желают нам всего самого доброго. Проводили меня троекратным ура — в честь фамилии Мерридит. Так что не волнуйся, никто из них не держит на нас зла. Многие умоляли не забывать их и, несмотря ни на что, считать своими друзьями. Пожалуйста, не беспокойся об этом. Мне больно думать, что ты так себя изводишь.
Викерс, оценщик из кредитной компании, заверил меня, что приложит все усилия, дабы продать землю целиком, не деля на участки. Уже что-то Томми Мартин из Баллинахиичя, увы, отказался. У него самого дела идут не лучшим образом, так что он подумывает все распродать и перебраться в Лондиниум. Жаль, он не так уж плох: Мартины, конечно, сумасшедшие, но с арендаторами обращаются не худшим образом. Поговаривают, что старый пьяница и мошенник Генри Блейк не прочь прирастить свою вотчину. Из-за этого проклятого голода земля подешевела, деньжата у Блейка водятся, отчего бы и не воспользоваться такой возможностью. Похоже, он собирается поле за полем скупить всю Коннемару. Так что, возможно, капитан из Талли скоро будет командовать и Кингскортом — или тем, что от него останется. Я сказал Викерсу, что скорее откушу себе голову, чем допущу, чтобы этот вульгарный выскочка получил нашу землю, но, как говорит Викерс, у нас свобода торговли и в нашем положении выбирать не приходится. Не странно ли, милая Нат, как все обернулось? Ну да как вышло, так вышло. Если бы мы только знали, что нас ждет.
31
Письмо передала Г. Г. Диксону в сентябре 1882 года леди Наташа Мерридит, преподавательница Гёртон-колледжа Кембриджского университета (знаменитая суфражистка). «Рашерс» — семейное прозвище леди Наташи. Лорд Кингскорт называл леди Эмили и леди Наташу «своими маленькими сестричками» (или, как в этом письме, «ресничками»), вероятно, в знак сердечного расположения, поскольку в действительности обе были старше него (леди Э. на два года, леди Н. на год и месяц). —
33
Леди Эмили действительно вышла замуж за сэра Джона Миллингтона, девятого маркиза Халла (после долгих ухаживаний, причем отношения часто разрывали), однако через четыре года брак распался. Детей у супругов не было. Профессор Мерридит замуж не выходила. Она опубликовала множество сочинений, в том числе «Очерки о правах женщин» (1863), «Рассуждения об учении» (1871), «Образование и бедные» (1872) и несколько томов работ по фундаментальной математике. Вместе со своей близкой подругою, Эмили Дэвис, выступила редактором книги «Высшее образование для женщин» (1866). —