Мы с Лорой последнее время несколько опалились друг от друга, но я отношу это за счет того, что ей не хотелось уезжать из Лондона в Рождество, ты же знаешь, это ее любимое время года, приемы, балы и прочее. Впрочем, беспокоиться не о чем. Она, как всегда, в расцвете сил.
Погода последнее время крайне переменчива (сегодня утром сильно штормило), и твой глупый братец вспомнил свои героические дни в военном флоте, тот первый настоящий поход, когда его, к собственному изумлению и смущению, то и дело била морская болезнь — тот учебный поход на Канары и обратно на трехмачтовом клипере, который гонял по всему Средиземноморью еще некий Н. Бонапарт, эсквайр, отчего тот клипер стал таким же водостойким, как древняя губка. Помню, как старый комендор из Лонгфорда тайком посоветовал мне испытанное средство, id est: проглотить кусок свиного сала на бечевке, после чего быстро выдернуть бечевку из горла. ЕЙ-БОГУ! В процессе я подавился за малым не насмерть, пришлось одному испанцу делать мне искусственное дыхание рот в рот. Не хотелось бы повторять этот опыт.
Сослуживцы потом потешались надо мною: «Поцелуй меня, Харди»[37]. Едва ли они знали, что твой немощный братец — сын и наследник «боевого» лорда Мерридита, который вместе с Нельсоном дрался в Трафальгарской битве. Разумеется, я старался об этом не заикаться. Хотя, может, и следовало. Глядишь, я бы уже стал адмиралом!
Мне жаль, что вас донимают кредиторы. Удивительные зануды. Скажи им, твой старший брат велел передать, если они еще раз осмелятся вас побеспокоить, он явится и даст им по носу. А если серьезно, я постараюсь что-нибудь сделать, как только мы прибудем в Нью-Йорк. Кажется, там есть отделение «Куттса», но если нет, наверняка найдется другой банк, который сумеет помочь. Банки есть везде, куда ни приедешь.
Кстати о занудах: ты не представляешь, сколько их в первом классе: как антилоп гну в глухих переулках Тимбукту, только эти в два раза уродливее и в три раза несчастнее. Если бы тебе пришлось иметь с ними дело, ты умерла бы со смеху. Мы с Лорой каждый вечер потешаемся над ними. Должен признаться, без нее мне пришлось бы туго.
Этот идиот-американец Диксон, которого ты видела на одном из Лориных вечеров, на борту, и так же невыносим, как обычно. (Ты видела его в тот раз, когда у нас был Диккенс. Помнишь, он еще разглагольствовал о романе, над которым работает?) Кажется, тетя Эдди назвала его «обходительным» — Диксона, разумеется, не Диккенса, ну да на вкус и цвет образца нет.
Я бы с радостью написал больше, но уже штормит (эгегей, ветер и дождь), так что придется лечь и взять кусок свиного сала. Увы мне!
Не волнуйся, старушка. Все образуется. Бывает, так сперва и не скажешь, но все будет хорошо, и все будут благополучны, и всё обернется к лучшему.
Gaudeamus igitur.
Я очень по тебе скучаю.
Твой любящий братец,
Дейви
P.S. Вчера вечером слышал, как один старый морской волк насвистывал этот мотивчик. Кажется, Джонниджо Берк тоже напевал что-то похожее?[38]
В какую бы часть света ни приехал англичанин, каждый никчемный философ-резонер, каждый глупый священник-фанатик упрекает его положением Ирландии.
«Таймс», март 1847 года
Глава 14
РАССКАЗЧИК
Одиннадцатый вечер путешествия, некоторые подробности десятого и в заключении вновь одиннадцатый. Последовательность событий, которые, можно сказать, двигаются по кругу и в ходе которых автор дважды встречается со своим соперником
32°31’W; 51°09’N
10 часов пополудни
Грантли Диксон замер подле курительного салона. Едва он потянулся к ручке двери, как слуха его достиг пронзительный звук, похожий на чаячий крик. Но в небе над ним не было никаких птиц. Звук послышался снова, негромкий, однако резкий, проникающий в самое сердце. Он подошел к фальшборту, посмотрел вниз. Там бурлил и пенился черный океан.
Звук доносился не из трюма и вообще не с корабля, но Диксон слышал его уже второй день. Он спрашивал прочих пассажиров: кажется, его заметили все, но никто не знал, откуда этот звук. Привидение, рассмеялся какой-то матрос, не отказав себе в удовольствии смутить сухопутную крысу. Призрак знахаря, «Джона Завоевателя»[39], умершего в трюме от лихорадки еще в ту пору, когда на «Звезде» перевозили рабов. Русалка стонет, заманивает их на погибель. Сирена летит с попутным ветром, выбирая миг, чтобы наброситься на них. Помощник капитана высказал предположение разумнее. Это воздух в твиндеках усталого корабля. Причуды воздуха, сэр. Такую старую посудину, как «Звезда», не раз латали, обычно кое-как и на скорую руку. За каждой панелью — путаница креплений, ржавых труб, растрескавшихся шпангоутов, прогнивших частей рангоута, изъеденных червями и крысами. В ветреную погоду кажется, будто судно поет. Не корабль, а плавучая флейта, сэр, поврежденный орган некогда великого собора. По крайней мере, помощник капитана предпочитал думать именно так.
Из-за решетки за ним наблюдал малорослый калека. Он всегда наблюдает за всеми, этот хромой бедолага. Наверное, хочет попросить милостыню, подумал Диксон. Бродяга посмотрел на небо, кашлянул. Повернулся. Чихнул. Поковылял обратно во мрак. Прелюбопытный субъект. Кажется, совершенно одинок и не испытывает нужды ни в чьем обществе. Корабль вообще полон курьезов. Диксон видел, как этот хромой сегодня в сумерках таращился на стену рубки по левому борту. Кто-то украсил ее странным рисунком. Прописная буква «И», заключенная в сердце.
Интересно, о чем хотел поговорить со мной Мерридит, подумал Диксон, хотя и догадывался. Быть может, сегодня вечером правда выйдет наружу. Давно пора. Ложь слишком затянулась. Тайные встречи и мелкие обманы адюльтера, прятки, вымышленные имена, гостиницы у вокзалов. Вероятно, вчерашняя их стычка с соперником вызвала кризис — или он вот-вот наступит. Пора бы прекратить ссоры. Они теперь случались почти каждый вечер, смущали Лору и прочих пассажиров. Все можно обсудить цивилизованно. Если бы только не его уныние и усталость.
За две недели до того, как взойти на борт «Звезды морей», Диксон целый день обивал пороги лондонских издательств. Херст и Блэкитт. Чепмен и Холл. Брэдбери и Эванс. Дерби и Дин. Имена, как у водевильных комиков — и судя по тому, что ему предлагали, они такие и есть.
Тремя месяцами ранее он за солидную плату нанял секретаря, который переписал сборник его рассказов во множестве копий. Рассказы основывались на недавнем путешествии по Ирландии, и Грантли Диксон вложил в них немало сил.
До поздней ночи в своих комнатах в «Олбани» он снова и снова правил рукопись. Добивался легкости стиля, старался избавиться от журналистской беспристрастности, привнести в текст чуточку больше чувства. Закончив, прочитал один из рассказов Лоре — после того как они встали с постели, — и сказал, что будет благодарен, если она даст честную оценку его труду.
— Твоему труду? — переспросила она.
— Моему рассказу, — поправился он.
Но ей рассказ не понравился.
Они поссорились из-за этого.
Она обвинила его в слепой приверженности фактам. Искусство призвано рождать красоту. Серьезный художник, по-настоящему интересный писатель берет материал из обыденной жизни и преображает его. Так говорил мистер Рескии на лекции, которую она недавно посетила в Дублине.
— То есть ты хочешь сказать, что я не художник?
— Разумеется, ты талантливый журналист. К примеру, ты очень точно описываешь пейзажи. У тебя сильные полемические статьи. Но художник берет выше. Не знаю, как объяснить. Он смотрит на действительность под другим углом.
38
Наверняка лорд Кингскорт удивился бы, узнав, что этот мотив — традиционный ирландский марш под названием «Переход Бонапарта через Альпы». — Г-ГД.
39
Джон Завоеватель (John the Conqueror) — герой афроамериканского фольклора; ассоциируется с корнем ипомеи, которому приписывают целебные свойства.