— Мерридит…
— Значит, действие прославленного романа теперь будет происходить в краях суахили? Великолепно. Весьма экстравагантно. Мы-то ждали, что ваш magnum opus положит конец голоду в Ирландии, а он совершенно преобразился.
Тут в салон вошел махараджа в сопровождении почтового агента Уэлсли и преподобного. Глаза их возбужденно сияли, как у неморяков, впервые попавших в шторм. Они кивнули Мерридиту, но он не ответил на приветствие. В его голосе вновь послышался гнев, точно им овладел злой дух, перед которым он был бессилен.
— Интересно, как на суахили называется развращенный фигляр. Изнеженный идиот, который болтает о книгах, тогда как другим хватает духу писать их. Который смеется над теми, кто стремится прекратить страдания других, но сам при этом не делает ни черта. Наверняка вы знаете подходящее слово.
— Мерридит, предупреждаю…
— О чем вы предупреждаете меня, мерзкий вы лицемер? Только троньте меня еще раз, и я пристрелю вас как собаку!
К ним приблизился встревоженный священник.
— Лорд Кингскорт, сэр, вы немного расстроены. Давайте я…
— Возьмите свою жалость и набожность и засуньте их в свою библейскую задницу. Вы слышали меня, сэр? Подите с глаз моих!
— Вот так герой, — сказал Диксон, когда преподобный ушел. — Отважился наброситься ка человека в два раза старше себя.
— Скажите-ка, старина, вам знакомо слово «черномазый»?
— Заткнитесь. Сию минуту. Пьяный негодяй.
— Наверняка в детстве вы не раз слышали это слово. «Иди сюда, черномазый. Маленький Грантли хочет гамбо [44]».
— Я сказал, заткнитесь.
— На вашей семейной плантации в краях суахили было много рабов? Наверняка много. Разве они вас ничему не научили? Или бвана считал ниже своего достоинства якшаться с рабами?
— Мой дед всю жизнь выступал против рабства. Вы слышите меня?
— Неужто он продал земли, которые его предки купили благодаря труду рабов? Раздал все свое состояние детям тех, кто его заработал? Жил в нищете, чтобы облегчить совесть и обеспечить внуку-нытику возможность врать в кофейнях? Внуку, который так стыдится того, чьими деньгами отачивает свои харчи, что силится отыскать в чужих делах еще более возмутительные злодейства.
— Мерридит…
— Мой отец сражался в войнах, положивших конец рабству по всей империи. Рисковал жизнью. Дважды был ранен. Его подвигом можно гордиться.
И он не кичился этим — просто воевал, черт возьми. Моя мать спасла тысячи людей от голодной смерти. Когда ваши слуги звали вас «маленький белый масса». Напишите об этом очередной мнимый роман, старина.
— Что вы имеете в виду, черт побери, какой еще мнимый роман?
— Вы прекрасно знаете, что я имею в виду.
— Вы называете меня жуликом?
— Жулик — грубое и вульгарное американское слово. Вы просто мерзкий обманщик.
— Значит, вот как?
— А как? Если я ошибаюсь, так покажите мне его.
— Кого его?
— Ваш прославленный роман. Ваш шедевр. Или его просто-напросто нет? Как нет у вас права читать другим нравоучения о совершенных ими преступлениях — нравоучения, которыми вы прикрываете собственные грешки.
Диксон почувствовал, что старший стюард пытается оттащить его прочь от стола. Крепко, как человек, которого учили усмирять буянов. Подошли два матроса и встали у него за спиной. По их потрепанным штормовкам стекали струи дождя. Зажгли свет, и с отвычки он показался ослепительным. Отвращение во взгляде Мерридита сменилось насмешкой.
— Пощекотал я вам нервы, а, старина Грантли?
— Лорд Кингскорт, сэр, — твердо произнес стюард, — вынужден попросить вас общаться с собеседниками в более спокойной манере.
— Конечно, Тейлор, конечно. Меня это ничуть не затруднит. Обычный дружеский разговор собратьев-угнетателей.
— В нашем салоне принято вести себя должным образом. Капитан настаивает на строгом соблюдении правил поведения.
— Так и надо. — Он откинулся на спинку дивана, неуклюже плеснул себе портвейна, и по хрустальной ножке бокала побежала капля — Кстати о правилах: не будете ли вы так любезны попросить массу Диксона немедленно освободить помещение?
Стюард воззрился на Мерридита.
— Он нарушает правила. По вечерам в салоне обязателен галстук. И любой джентльмен уже догадался бы об этом.
Нетвердой рукой лорд Мерридит поднес бокал к губам, другой же держался за стол, точно боялся, что тот исчезнет. Диксону показалось, что в глазах Мерридита стоят слезы — хотя, быть может, то была просто игра света.
Когда хромой уплелся прочь, Диксон вошел в салон и с силой закрыл дверь, которую пытался распахнуть ветер. Мерридит за игорным столом тасовал карты и шутил с неулыбающимся старшим стюардом. Мерридит сидел на табурете спиной к двери, но, заметив в зеркале Диксона, кивнул ему, не прекращая донимать стюарда, словно зануда-попутчик в вагоне поезда.
— Видите ли, в чем дело, — говорил он, когда Диксон приблизился к ним, — главное в хорошей словесной головоломке — выстроить композицию. Как по мне, тот, кто придумывает забавы, — гордость нации. Я чту его не менее, чем regina magnified, великую королеву Викторию.
На осунувшемся его лице виднелась щетина. От него несло застарелым потом и гнилым мясом. Плечи смокинга припорошила перхоть. Однако Мерридит был в галстуке, как и Диксон.
— Добрый вечер, мистер Диксон, сэр, — поздоровался старший стюард. — Вам бурбон, как обычно?
Лорд Кингскорт коснулся руки Диксона, предупреждая ответ, и произнес:
— Тейлор, старина, будьте так любезны, принесите нам бутылку «Балли»[45]. Тридцать девятого года, если осталось. — Он повернулся к Диксону: — Двадцать четвертого года, конечно, было бы лучше, но его, кажется, выпили. Ничего, мы довольствуемся тем, что есть.
Диксон сел подле него, посмотрел на стол. Мерридит разложил карты не по мастям и не по количеству игроков, однако же в их распределении прослеживалась система.
— Придумываю новые правила для покера. Маленькое увлечение. Главное — не числовые значения карт, а их названия по алфавиту. Забавно. Впрочем, вряд ли войдет в моду.
Повисло молчание. Мерридит разложил карты веером.
— Вы получили мою записку?
— Да.
— И правильно, что пришли: достойный поступок. Я полагал, вы не придете. Я подумал, нам с вами, как говорится, нужно побеседовать по-мужски. — Он напряженно вздохнул, уставился в потолок. — Вчера вечером я немного погорячился, старина. Перебрал этого чертового пойла. И хочу извиниться за то, что вел себя как дикарь. Я вовсе не думал оскорбить вашего почтенного предка. Получилось неловко. Мне очень стыдно.
— Признаться, я и сам пропустил стаканчик-другой.
— Я так и думал. То-то вы побледнели. Вы, колониальные неженки, совсем не умеете пить.
— Вы видели преподобного?
— Скорее, он видел меня. И бежал прочь Вот уж о чем не жалею ни капли. Терпеть не могу их породу Всех, скопом. Да где же наша выпивка, черт побери?
— Вы неверующий?
Мерридит утомленно зевнул.
— Пожалуй, в глубине души. Но видели бы вы, что они творили во время голода, о котором нельзя упоминать! Протестанты рыскали по деревням, обещали привезти арендаторам еду, если они перейдут в их веру. Их противники стращали бедолаг, что, если согласятся, гореть им в аду. Как по мне, чума на оба дома за этот заговор межеумков. — Он угрюмо улыбнулся. — Так у нас в Ирландии называют глупцов.
Стюард принес шампанское, открыл, налил два бокала. Мерридит чокнулся с Диксоном — «ну, за признание» — и с наслаждением отпил большой глоток.
— Как вам эта отрава? — Он поднес бокал к глазам и с подозрением уставился на него.
— Предпочитаю бурбон.
— М-м. Знаете, мне порой кажется, что они лепят дорогие этикетки на бутылки с любым старым пойлом. Облапошивают пассажиров. А мы ни сном ни духом. Если нам вдруг подсунули одно вместо другого, я имею в виду.
— По-моему, хорошее шампанское.
44
Гамбо (гумбо) — блюдо американской кухни, распространенное в штате Луизиана, густая похлебка с бамией, по консистенции похожая на рагу.