Дэвид Мерридит, содрогнувшись, просыпается, по лицу его струится пот, на шее пульсирует жилка, точно паровой насос.
— Папа. Папа. Мне страшно. Проснись.
Сын и наследник трясет его за руку. Молочно-белая матроска, мятый ночной колпак. Рот в кровавой мякоти сливы. Тело на лугу Лоуэр-лок. Мертвый мальчик.
Мерридит с трудом привстал на локте, спросонья не соображая, что происходит; во рту кисло от вчерашней сигары. Часы на рундуке показывают без десяти восемь. Рядом лежит перевернутый стакан, вода замочила страницы книги.
Не знаю жалости.
Растоптать, выпустить им кишки.
Ветер выл, корабль качало. Снаружи зазвонил колокол. Мерридиту вдруг показалось, что он в подземелье. Он вытянул подбородок, потер ноющую шею. Казалось, мозг сорвался с якоря.
В каюте чувствовался теплый запах волос его отпрыска, полотняный запах сыновнего тела мешался с вонью карболки. Лора постоянно мыла Джонатану голову. Опасалась вшей. Мех кишит червями.
— Как поживает мой маленький капитан?
— Рано проснулся.
— Ты обмочил постель?
Мальчик серьезно покачал головой, вытер нос.
— Умница. — сказал Мерридит. — Видишь, я говорил, это пройдет.
— Мне приснился кошмар. Какие-то люди.
— Все хорошо. Тебе ведь больше не страшно?
Ребенок угрюмо кивнул.
— Можность я к тебе в палатку?
— Только чур ненадолго. И говори как следует.
Ребенок залез на койку, забрался под одеяло. Нежно укусил отца за руку. Мерридит вяло засмеялся, отпихнул его. Мальчик впился зубами в подушку, точно щенок, и принялся ее жевать, глухо взлаивая и повизгивая.
— Что ты делаешь, дурашка?
— Крыс ловлю.
— Тут нет крыс, мой капитан.
— Почему?
— Им тут слишком дорого.
— Бобби вчера видел крысу — здоровая, как волкодав. Она убежала по канату туда, где бедняки.
— Не называй их так, Джонс.
— Но они ведь бедняки?
— Я уже говорил тебе, Джонатан, не смей их так называть.
Мерридит произнес это резче, чем хотел. Сын смотрел на него со смущением и обидой: несправедливо наказывать за правду. Обида его справедлива, и Мерридит это понимал. Разумеется, как ни зови бедняков, сути это не изменит. И пожалуй, ничто ее не изменит.
Последнее время он то и дело срывался на Лору и мальчиков. Вероятно, от напряжения. Но так нечестно. Он взъерошил и без того растрепанные волосы сына.
— И что же он с ней сделал?
— С кем?
— С крысой, глупыш.
— Пристрелил, положил на хрустящий кусок хлеба и съел.
Мальчик перевернулся на спину и широко зевнул. Потолок в каюте был такой низкий, что можно было коснуться его ногами. Некоторое время Джон именно этим и занимался: сгибал-разгибал ноги, крутил ступнями, точно ехал на невидимом колесе. Потом опустил ноги на койку и состроил недовольную гримаску.
— Мне скучно. Когда мы приедем в Америку?
— Недели через две.
— Нескоро. Еще целая вечность.
— Нет.
— Да.
— Нетушки.
— Да. И мама говорит, что «нетушки» неправильно.
Мерридит ничего не ответил. Его мучила жажда.
— Правда, пап?
— Правда всё, что говорит любая скво. Ложись, старый скаут, давай еще подремлем.
Мальчик неохотно улегся на бок, Мерридит свернулся рядом с ним, чувствуя его животное тепло. Сон мягко окутал его: так волна накатывает на песок. Морская пена в соленом воздухе. Ему привиделась мать: она шла вдалеке по берегу в Спидле, он смотрел ей вслед. Мать остановилась, бросила в воду какой-то сверток. Чайки оставили водоросли и с криком устремились к ней. И вот она уже плывет по весеннему саду, волосы усыпаны конфетти яблоневого цвета. У него защемило в груди, он пошевелился, и мать исчезла. Он услышал, как негромко стучит сердце сына. На палубе крикнул матрос.
— Пал?
— Мм?
— Бобе опять врал.
— Нехорошо ябедничать на брата, старина. Брат чеглока — его лучший друг.
— Он сказал, что вчера утром к нему в каюту зашел какой-то человек.
— Замечательно.
— С огромным ножом, как у мясника. И в странной черной маске. С прорезями для глаз и рта. И еще он так странно топал.
— И еще у него были рога и длинный хвост.
Ребенок хихикнул.
— Не-а.
— Скажи Бобу, чтобы в следующий раз пригляделся внимательнее. У всех настоящих чудовищ есть рога и хвост.
— Он говорит, что проснулся, а этот человек стоит и смотрит на него. Весь в черном. Спрашивает: «В какой каюте спит твой папа?»
— Как любезно. И что ответил Боб?
— Сказал, что не знает, но лучше пусть этот человек проваливает подобру-поздорову, не то он даст ему по морде. А тот услышал, что кто-то идет, и выскочил в окно.
— Вот и молодец. Спи давай.
— Не могу.
— Тогда беги к Мэри, она тебя уложит.
— А мне дадут на завтрак курячего кашалота?
— Говори как следует, Джонс. Не сюсюкай.
Ребенок застонал с деланным раздражением, точно к нему подошел просить милостыню глупорожденный: такой полустон-полувздох Мерридит не раз слышал от Лоры, когда та в Афинах общалась с официантом, который притворялся, будто не знает английского.
Горячего шоколада, пап. Мне дадут шоколада? — Хоть двойной виски, если Мэри разрешит.
Сын спрыгнул на пол, взял сорочку. Накинул ее на голову, принялся размахивать руками — призрак детства с иллюстрации в книге, проповедующей трезвенность. Заметив, что отец не обращает на него внимания, Джон цокнул языком и бросил рубашку на спинку кресла.
— Пап?
— Что?
— Тебе в детстве бывало грустно? Что у тебя нет брата?
Мерридит посмотрел на сына. До чего прекрасен и простодушен. Совсем как Лора, когда они познакомились.
— Вообще-то у меня был брат, старина. В некотором роде. До меня аист принес моим родителям другого мальчишку. Он был бы моим старшим братом.
— Как его звали?
— Дэвидом. Как меня.
Мальчик негромко рассмеялся, дивясь такому открытию.
— Да, — отец тоже рассмеялся. — Забавно, правда?
— Где он теперь?
— Он заболел и переселился на небеса.
— Заболел?
Мерридит видел: сын понимает, что это ложь. Джон умел смотреть так пристально, точно заглядывал в самую душу: от такого взгляда не отмахнешься.
— Мама считает, тебе рано об этом знать.
— Пап, я ей не скажу. Клянусь Бобом.
— В общем, это был несчастный случай. Большое горе. В тот день с ним должен был сидеть мой дедушка. Но мальчишка убежал и залез в огонь.
— Он обжегся?
— Да, милый. Обжегся.
— Он очень грустил? Твой дедушка?
— Да, конечно. И папа с мамой.
— А ты?
— Меня тогда еще не было. Но я тоже потом грустил. Шутка ли, вокруг одни девчонки. Ты же знаешь, какие они. Хитрые бестии. Конечно, я был бы рад, если бы у меня был братишка. Мы бы пинали мячик. Играли вместе.
Сын неловко подошел и чмокнул его в лоб.
— Бедный папа.
Мерридит взъерошил волосы Джона.
— Да, — негромко ответил он.
— Я потом его нарисую. Чтобы ты видел его на небесах.
— Умница.
— Папа, ты плачешь?
— Нет-нет. Ресничка в глаз попала.
— Хочешь, я буду твоим братом?
Мерридит поцеловал замурзанную ручку сына.
— Очень хочу. А теперь беги к Мэри.
— Можно я лягу в ее постель?
— Нет.
— Почему?
— Потому.
— Почему потому?
— Потому потому.
— Пап?
— Что?
— А дамы писают сидя?
— У мамы спроси. Всё, беги.
Сын неохотно поплелся прочь из каюты, Мерридит проводил его взглядом. Пытаться заснуть было поздно. Сердце его ныло от жалости. Сыновья унаследовали от него предрасположенность к ночным кошмарам. И вряд ли им достанется другое наследство.
Мерридит поднялся с койки, накинул халат, угрюмо подошел к запертому иллюминатору, со скрипом открыл его. Бескрайнее небо цвета вчерашней овсянки пестрело прожилками лиловых и оранжевых облаков: одни были блеклые, рваные, с примесью черноты, другие походили на древние леопардовые шкуры. На верхней палубе жались к печи двое матросов-негров, пили из одной кружки. Возле полубака прогуливался махараджа со своим дворецким. Бедолага с деревянной ногой ковылял по палубе, хлопал себя по плечам, чтобы согреться. Словом, все было как всегда: это ли не утешение. В чем только человек не отыщет утешение.