Без четверти три его видели на палубе у салона первого класса: он играл в мяч с сыновьями. По словам одного из свидетелей, матроса-англичанина по имени Джон Граймсли, Мерридит казался «вполне довольным».
Младший сын, Роберт, за обедом переел, ему стало дурно, и лорд Кингскорт отвел его в каюту. Отец попенял Роберту за то, что в каюте беспорядок и духота. Неудивительно, что тебе стало дурно, заметил он. Еще он сказал, что негоже пользоваться дружеским расположением Пайеса Малви и заставлять беднягу все утро играть в футбол, поскольку на палубе скользко и опасно. Малви калека, человека в его положении надобно пожалеть. Лорд Кингскорт подошел к иллюминатору, отодвинул занавеску и открыл его. И тут Роберт Мерридит сказал нечто такое, что повлекло за собой серьезные последствия.
— А помнишь, пап, как ты позавчера разозлился на меня? Из-за мистера Малви?
— Я не хотел тебя обидеть, дружище. Но нельзя же болтать всё, что придет в голову.
— Почему он сказал, что не пролезет в иллюминатор?
— О чем ты?
— За ужином. Он сказал, что такой большой человек никогда не пролезет в такое оконце.
— И?
Роберт Мерридит ответил отцу:
— Я ведь не говорил мистеру Малви про иллюминатор. Так откуда он узнал?
— Что узнал, Бобе?
— Что тот человек залез ко мне через иллюминатор.
Несколько минут лорд Кингскорт не говорил ни слова. Много лет спустя его сын вспоминал, что никогда еще отец так долго не молчал в его обществе. По словам Роберта Мерридита, тот «совсем потерялся». «Точно в трансе или под гипнозом». Сидел на койке, уткнув взгляд в пол. Казалось, он не сознает, что не один. Наконец мальчик приблизился к отцу, коснулся его руки. Лорд Кингскорт поднял глаза на сына и улыбнулся, «будто только что проснулся». Взъерошил ему волосы и сказал: не волнуйся, теперь все будет хорошо.
— Думаешь, мистер Малви притворялся?
— Да, Бобе. Думаю, так оно и есть. Притворялся.
Роберт Мерридит вернулся на палубу, оставив отца одного в каюте. Неизвестно, о чем думал граф. Но к этому времени он уже наверняка осознал: Пайес Малви действительно проник с ножом в каюту его сына. И намерен совершить убийство.
После этого в описание событий вкрадывается сумятица. Доктор Манган вспоминал, что днем дважды заходил к лорду Кингскорту, вколол ему большие дозы ртути, а от бессонницы дал лауданум. Очевидно, граф страдал от невыносимой боли — такой, что почти не мог шевелиться. Однако ж несколько трюмных пассажиров впоследствии заявили, что видели, как он входил в каюту третьего класса. Другие утверждали, будто бы видели его на корме: он разглядывал пейзажи Нижнего Манхэттена (в те годы он был беспорядочно застроен жильем для бедноты). В тот день в одной из трущоб приключился сильный пожар, с левого борта «Звезды» заметен был дым и пламя. Одна старуха, вдова из-под Лимерика, клятвенно утверждала, будто бы видела, как лорд Кингскорт сидит за мольбертом и рисует горящие здания. Шел сильный снег, лорд был без пальто, но она не решилась приблизиться к нему: вид у него был «измученный».
Тем вечером на «Звезде» чувствовалось напряжение. Запасы продовольствия почти закончились, питьевой воды не осталось: топили снег. К этому времени все до единого трюмные пассажиры верили, что в ближайшие дни корабль отправят в Ирландию. Верили в это и многие пассажиры первого класса. Ходили слухи, будто бы кое-кто из пассажиров намерен выпрыгнуть за борт и вплавь преодолеть четыреста ярдов до берега. Большинство продало все, что имело, чтобы купить билет. Многие в прямом смысле уже видели близких, дожидающихся на берегу. Они проделали долгий путь, заплатили за это высокую цену и возвращаться не собирались.
Матросов тоже одолела смута. Мало кому из них льстила навязанная им роль тюремщиков, сиделками при хворых пассажирах они тоже становиться не собирались, да их этому и не учили. Ходили слухи, что некоторые матросы намерены оставить службу, поскольку обстановка на борту ухудшается, они опасаются подхватить лихорадку и возмущены тем, что их просят призывать к порядку голодающих пассажиров, в чьем длящемся заключении матросы не видят никакого смысла. Один матрос признался мне, что, если пассажиры попытаются сбежать, он не станет их останавливать, а пожелает удачи. Другой, шотландец, заявил, что, если ему велят стрелять в пассажиров, он ослушается приказа и выбросит оружие за борт. Я спросил, что он сделает, если его заставят повиноваться под дулом пистолета. (Ходили слухи, что полиция Нью-Йорка может отдать такой приказ.) «Я пристрелю того сукина сына, который осмелится наставить на меня пистолет, — ответил он. — Будь он янки или бриташка, получит пулю».
В семь часов я видел Мерридита в обеденном зале. Он был опрятно одет, как всегда, и казался здоровым. На корабле лютый холод, почти все в зале сидели в пальто, но Мерридит, поборник этикета, был без пальто. Мы толком не разговаривали, но мне запомнилось, что все его речи были толковы. Он, как водится, несколько раз прошелся на мой счет, но в этом не было ничего необычного.
Тем вечером я ужинал с капитаном, почтовым агентом Уэлсли, старшим механиком, махараджей, преподобным Дидсом и миссис Мэрион Деррингтон. Доктор Манган совершенно измучился, свалился с желудочной болезнью и передал извинения через свою весьма расторопную сестру. Мерридиты сидели отдельно, за столиком на двоих. Говорили мало, но не ссорились. Лорд Кингскорт съел порядочный ужин, хотя и в первом классе мы теперь вынуждены были довольствоваться галетами и вяленой треской, пожелал всей компании спокойной ночи и ушел. Мы как раз говорили о литературе Он вставил несколько замечаний, но ничего особенного не сказал. Помню, на прощанье пожал мне руку, чего прежде ни разу не делал, за исключением, пожалуй, того вечера в Лондоне шесть лет назад, когда мы познакомились. «Продолжайте работать, старина, — сказал он. — Важен не материал, а подача».
Вернувшись к себе в каюту, он сделал несколько набросков: довольно изящные кабинеты в аристократических особняках, крестьянский мальчик с холмов Коннемары, в котором некоторые наблюдатели подметили сходство с автором. Других поразило сходство с его сыновьями, в особенности, по их словам, с Джонатаном. Должно быть, в тот вечер ему трудно было рисовать по памяти. Однако наброски не лишены умиротворения. Мальчик явно беден, но так же явно не умирает. Никто не умирает. Дома его, наверное, ждут родители. Если это портрет одного из арендаторов графа — а многие утверждают, что так и есть, — то наверняка написан по далеким воспоминаниям.
Около четверти одиннадцатого он велел подать стакан горячего молока, однако дежурный стюард ответил, что молока на корабле не осталось. Тогда он попросил стакан кипятка или горячего сидра с пряностями. Еще спросил у стюарда, нельзя ли раздобыть Библию — скажем, у капитана или доктора Мангана. Стюард отправился в каюту Локвуда, но капитана там не оказалось и Библии в шкафу не было. Тогда он пошел к преподобному Дидсу, и ему дали требуемое. Стюард принес Библию лорду Кингскорту и получил щедрые чаевые. Ему велели не сторожить за дверью.
Кажется, Мерридит пошутил, что под стражей не сможет заснуть («и помочиться, если рядом кто-то есть»): то и другое отравило ему службу во флоте. Стюард ответил, что пост не покинет из соображений безопасности. Лорд Кингскорт взял бритву, открыл лезвие. «Мне хочется, свой щит отбросив прочь, пробиться напролом в бою с тобой[109], — улыбнулся он. — Никто на этом корабле не сравнится с Мерридитом».
Матрос, несущий вахту на палубе, заметил, что около половины одиннадцатого граф открыл иллюминатор. Ночь выдалась холодная, и матрос подивился такому капризу. Свет притушили, но не погасили. Он выставил туфли за дверь, чтобы их почистили. Снял фрак и аккуратно повесил в гардероб. Надел траченный молью наряд, который, должно быть, привез из Ирландии: парусиновые штаны и шерстяную рубаху: так ходят крестьяне в Коннемаре.