Не знаю, что сталось с Мэри Дуэйн в Америке. Некоторое время она работала на улицах Нижнего Манхэттена, дважды ее арестовывали, один раз ненадолго посадили в тюрьму, а потом она исчезла из вида. Мне известно, что зимой 1849 года она просила милостыню в Чикаго, а в 1854 году на два дня попала в палату для бездомных торакального отделения больницы в Миннеаполисе. Но когда мы туда добрались, ее и след простыл. На объявления о поиске никто не откликнулся. Вознаграждение осталось невостребованным. За несколько десятилетий сыщики не раз находили женщин, по национальности и описанию похожих на Мэри Дуэйн, в тысячах уголков Америки и в самых разных жизненных обстоятельствах. Новый Орлеан, Иллинойс, Миннесота, Колорадо, Висконсин, Массачусетс, Мэриленд, Мэн, монахиня в женском монастыре на севере Онтарио, поломойка в уборной, горничная в борделе, кухарка в сиротском приюте, жена пограничника, уборщица поездов, бабушка сенатора. Кто из них была Мэри Дуэйн (и была ли), я не могу сказать и вряд ли когда-то узнаю.
Лишь однажды, в ответ на объявление в газете, я получил письмо, которое, возможно, сочинила она сама. В нем от третьего лица рассказывалась явно автобиографичная история женщины, которая была «ночной девушкой» в бессердечном Дублине «голодных сороковых», после того как ее бросил сын одного аристократа. Письмо было без подписи, написано с пятого на десятое, без обратного адреса и малейших подсказок, по которым можно было бы определить, где искать его автора, однако изобиловало словесными оборотами, свойственными Южной Коннемаре. Отправили его из почтового отделения в Дублине, штат Нью-Гэмпшир, в канун Рождества 1871 года, однако проведенные местными властями поиски в этом маленьком городке не увенчались успехом, равно как и последующие поиски сперва во всем штате, а потом и во всей Новой Англии.
Многие скажут, что без финала история неполная. И они, несомненно, правы. Я тоже так считаю. Перечитывая страницы, я понимаю, что о Мари сказано очень мало, будто она служила лишь набором примечаний к жизни других, более жестоких людей. Я столько лет пытался ее отыскать, что, если бы сейчас мне это удалось, я даже расстроился бы. Но я уже не найду ее. Да и вряд ли сумел бы найти. Хотелось бы мне и сказать больше в настоящем рассказе, и сделать больше, а не просто перечислить немногие известные факты о ее жизни в контексте жизней мужчин, причинивших ей зло. Но это попросту не в моей власти. Кое-что я выдумал, но выдумать Мэри Дуэйн не смог бы — по крайней мере, не в большей степени, чем сделал. Она претерпела более чем достаточно домыслов.
Порой мне казалось, я ее видел. На железнодорожной платформе в Сан-Диего, штат Калифорния. В центре Питтсбурга, спящей на пороге дома. Медсестрой в больнице в Идентоне, штат Северная Каролина. Но я каждый раз заблуждался. Никто из них не был Мэри Дуэйн. Можно лишь предположить, что она не хотела, чтобы ее нашли, переменила имя, начала новую жизнь, как сотни тысяч других ирландцев в Америке. Но я не знаю наверняка. Возможно, я выдаю желаемое за действительное.
Последний раз мне показалось, что я видел ее в ноябре прошлого года на Таймс-сквер: в лесу черных зонтов медленно скользила тень. Зрители высыпали из театров на улицы, с Атлантики налетела зимняя гроза. Огромная толпа приветствовала санитаров-добровольцев, отправлявшихся в Европу на войну, и с краю этой толпы мне примерещилась она — стояла одиноко под уличным фонарем в жемчужном ливне. Она чем-то торговала с лотка — наверное, цветами. Но девушка, которую я видел в тот вечер, была очень юной и изящной, а Мэри Дуэйн, если жива, уже старуха. Разум — единственное, во что я верил всю жизнь, и он подсказал мне, что это не она. Но если дух ее и впрямь бродит блестящими улицами Бродвея, то он явно не одинок: вам это подтвердит любой актер. Говорят, призраков тянет к театрам так же, как к войне.
Об ужасной судьбе ее любовника, Пайеса Малви, рассказать проще. Он умер унылым снежным вечером шестого декабря 1848 года, почти через год после приезда в Нью-Йорк: его порезали на куски в переулке в Бруклине, неподалеку от перекрестка Уотер-стрит и Хадсон-авеню, в ирландской трущобе в районе Винегар-Хилл. На разрушенной стене белой краской написали фразу: «ПОКА ИРЛАНДИЯ В ОКОВАХ, НЕ ЖДИ ПОКОЯ».
В кармане его шинели нашли Библию в кожаном переплете, монету в пять центов и горсть земли. На безымянном пальце левой руки было дешевое медное обручальное кольцо, но мы никогда не узнаем, на ком он женился в Америке, да и женился ли. Он жил под вымышленными именами — Костелло, Блейк, Дуэйн, Ней и так далее, но почти все соседи точно знали, кто он. Говорят, его сторонились, оскорбляли, он ночевал в парках на лавках, выпрашивал у прохожих объедки. По вечерам его часто видели на пристани: он смотрел на корабли, входящие в бухту. Пристрастился к бутылке, совсем исхудал. Перед смертью его пытали и ужасно изуродовали. Судебный медик выяснил, что у жертвы, причем, скорее всего, еще живой, вырезали сердце и бросили в канаву. Кое-кто из более суеверных нью Йоркских коннемарцев верил: то, что убийство произошло в день святого Николая, отнюдь не случайность.
Убийц не нашли, и никто не помнит, где именно похоронили покойного. Даже не верится, что он был. Я бы и сам усомнился, не знай я лично это чудовище, которое убило сперва своего врага в Ньюгейтской тюрьме, а потом и друга в лесу под Лидсом. Убей он еще и Дэвида Мерридита, стал бы героем. Возможно, о его подвиге даже сочинили бы песню. Но его забыли, как мелкое недоразумение. Труса, который не сумел заставить себя пойти на убийство ради общего дела.
Года двадцать два тому назад часть земли в нескольких милях к западу от Винегар-Хилла купил город, в том числе и пустырь под названием «Акр предателя», где в неглубоких могилах хоронили нищих и проституток. Некоторые говорят, что он лежит там, Пайес Малви из Арднагривы, младший сын Майкла и Элизабет, брат Николаса, ничей отец. Могилы там безымянные — камни, поросшие сорняками. Ныне на этом самом месте и погребенных здесь многих постыдных тайнах стоит бруклинская опора Манхэттенского моста.
У прочих пассажиров «Звезды» были свои секреты. Одного из них я последний раз видел в 1866 году в Южной Дакоте, куда ездил по заданию главного редактора написать серию статей об эмигрантах на Среднем Западе. Мои разыскания привели меня в цирк «Бродячие разбойники»: мне сказали, в нем работает много ирландцев. Я взял целый ряд интересных интервью с ковбоями из Коннемары и других районов Коннахта. И уже собирался уходить, как вдруг случилось прелюбопытное. Мое внимание привлекла будка в дальнем конце поля, в которой за разумную сумму в полдоллара храбрецы могли помериться силой с «величайшим победителем на свете», неким «Бам-Бамом из Бомбея, султаном мертвой хватки». Его бывший дворецкий (на самом деле его старший брат) ныне блестяще исполнял обязанности зазывалы и секунданта.
Они очень обрадовались старому другу, и в тот вечер в Южной Дакоте был выпит не один стакан самодельного виски. Звали их Джордж и Томас Кларки, родились они в Ливерпуле у посудомойки из Голуэя и матроса-португальца, от отца унаследовали смуглый цвет кожи (и, очевидно, больше почти ничего). В 1840-х они пересекали туда-сюда Атлантику под видом королевских особ, воровали по мелочи, пробавлялись шулерством, пока однажды в Бостоне их не узнал дюжий полицейский-ирландец, после чего им пришлось без всяких королевских почестей скрываться в трущобах. Мы вспомнили былые деньки на «Звезде» — кстати, это плавание оказалось для них самым невыгодным. (Махараджа и его слуга обшаривали каюты первого класса и избавляли нас от того, что, по их мнению, причиталось им по праву. Более того, видели в этом духовное служение. «Буддизм учит отказу от материальной собственности», — пояснили они.) Они принесли мне искренние извинения, которые были столь же искренне приняты. Отвезли меня на вокзал, на прощание горячо пожали руку и умоляли заезжать почаще.