Локвуд обвел смущенным взглядом стол. Он не привык общаться с аристократами.
Какая-то девушка принялась перебирать струны богато украшенной арфы, которая стояла посередине зала, подле столика с десертами и тающей ледяной статуей Нептуна Победоносного. Арфа дребезжала, немного фальшивила (впрочем, на слух Мерридита, так звучали все арфы), но играла девушка с трогательной серьезностью. Ему вдруг захотелось, чтобы в зале не осталось никого, кроме него и арфистки. Как приятно было бы сидеть здесь с бокалом вина, пить и слушать фальшивую мелодию. Пить, чтобы не чувствовать ничего.
Коннорс? Маллиган? Ленихен? Моран?
Днем за чугунной решеткой, отделявшей трюмных пассажиров от чистой публики, он увидел человека, которого не раз встречал на улицах Клифдена. Тот был в цепях, то ли пьяный, то ли полоумный, но Мерридит все равно узнал его: ошибки быть не могло. Этот человек жил у Томми Мартина из деревни Баллинахинч. Методистский священник из Лайм-Риджис сказал, что бедолагу посадили под замок за пьянство и драки. Мерридит удивился, услышав об этом. На его памяти за тем человеком ничего подобного не водилось.
Корриган? Джойс? Махони? Блэк?
Они с отцом приезжали в Клифден утром по понедельникам, торговали капустой и репой; отец его был мелкий фермер, сварливый плутишка, типичный житель Голуэя, крепкий, проворный, язвительный. Как же его звали, черт побери? Филдс? Шилдс? Вдовец. Жены не стало в тридцать шестом. Он с трудом зарабатывал на пропитание себе и семерым детям, возделывая кусок глинистой почвы на склоне Бенколлагдаффа. Смешно сказать, Мерридит им часто завидовал.
Он и сам понимал, что это смешно. Но отец так гордился сыном. Между ними чувствовалась нежность, застенчивая любовь, хотя они пикировались не переставая. Фермер сетовал, что сын лентяй, тот в ответ величал отца шутом и пьяницей. Отец смажет его по затылку, а сын запустит в него полусгнившей репой. Клифденки толпились вокруг хлипкого их лотка не столько для того, чтобы купить скудный товар, сколько чтобы послушать, как они обмениваются любезностями. Взаимные оскорбления были для них чем-то вроде пантомимы. Но Мерридит знал, что это видимость.
Мидоуз?
Как-то ранним декабрьским утром он приехал на фаэтоне в Мам-Кросс встречать сестру, которая почтовой каретой возвращалась из Лондона, и увидел, что отец с сыном пинают мяч посреди пустой рыночной площади. Утро выдалось тихое, немного туманное. Прилавок их стоял неподалеку от церковных ворот, мытая репа сияла, как звезды. Вся деревня спала — кроме отца и сына. Ветер носил по пустынным улицам листья, поля вдалеке посеребрила роса. Все это Мерридит вспомнил сейчас, сидя в обеденном зале, на корабле, что в темноте качался на волнах. Вспомнил неизъяснимую прелесть коннемарского утра. Тени отца и сына скользили в тумане, как небожители. Они со стуком били по мячу. Негромко вскрикивали. Весело чертыхались. Дивная музыка их свободного смеха отражалась от высоких черных стен церкви.
За все свое детство лорд Дэвид Мерридит ни разу не играл с отцом в мяч. Вряд ли его отец вообще хоть раз видел футбольный мяч. Он помнил, как, встретив тем утром с Бьянкони [13] сестру со свертками рождественских подарков и коробочками цукатов, переполненную лондонскими сплетнями и новостями, поделился с ней этой мыслью, и сестра засмеялась, соглашаясь с его замечанием. Если бы папа хоть раз увидел мяч, сказала Эмили, наверное, забил бы его в пушку и выстрелил по французам.
Где отец теперь? Тело его покоится на церковном кладбище Клифдена, но где же он сам? Что, если в этом все-таки есть доля правды, в этой нелепой вере святош в жизнь после смерти? Быть может, эти россказни — метафора другой, более научной действительности? И мудрецам грядущего удастся расшифровать эту аллегорию? И если эта истина все-таки существует, то как она устроена? Где рай? Где ад?
Что, если все мои предки обитают во мне? Что, если все они — и есть я?
За три недели до того, как взойти на борт «Звезды морей», Мерридит запер дом, в котором родился он сам, родились отец и дед, забрал ставнями разбитые окна, закрыл дверь и запер в последний раз. Отдал ключи оценщику из Голуэя, побродил по пустому конному двору. Никто из бывших арендаторов не явился его проводить. Он ждал до сумерек: никто не пришел.
13
Т.е. с почтовой кареты. Итало-ирландский предприниматель Чарльз Бьянкони (1786–1875) фактически создал первую в Ирландии систему регулярного общественного транспорта.