В предрассветной мгле на армаду обрушился тропический ливень. Пришлось бросить добавочные якоря, иначе нас могло выкинуть на берег. Так же внезапно, как начался, дождь стих. Без перехода, тотчас раздвинулись тучи, и засияло солнце. И мы увидели несущиеся к кораблям длинные узкие лодки, наполненные стройными нагими людьми. В волосах у них торчали яркие перья попугаев, тело пересекали белые и черные узоры. Они протягивали нам живых птиц, корзины фруктов, связки рыбы.
Кормчий «Консепсиона» Хуан Карвайо когда-то жил в этой бухте, отстав от португальской экспедиции. Он знал язык туземцев и был женат на женщине местного племени. С ним плыл юнгой его десятилетний сын. Собственно, благодаря знанию языка и местности Карвайо попал в армаду. Бывший работорговец, Карвайо был отвратителен даже внешне. Кривые ноги, сплюснутая голова с узким скошенным лбом, лицо перерезано шрамами и морщинами, бегающие глаза цвета желчи — все говорило о низменных страстях, коварстве и злобности. Как часто обманчиво впечатление от внешности человека, но и сколь верным оно оказывается порой! Давно уже нет в живых Карвайо; душа его, без сомнения, в аду, тело съедено черными рыбами океана, но ненависть переполняет меня при воспоминании о гнусном лице предателя.
Здесь, однако, он был полезен. Так и сказал мне Магеллан в ответ на выраженную мною неприязнь к Карвайо.
— Антонио, я не сомневаюсь, что этот человек продаст мать и отца, меня и себя самого хоть дьяволу, если сделка будет выгодной. Но, поразмыслив, я решил, что мне нужны и такие люди. Мы живем не среди ангелов, и, пока я держу Карвайо в руках, он принесет пользу армаде.
Жесткая трезвость, граничащая с цинизмом, прозвучала в его словах. Не могу сказать, чтобы новая грань в характере командора порадовала меня.
Меж тем матросы с разрешения Магеллана съезжали на берег, где начался бурный торг. Карвайо, зная обычаи местных жителей и их полное неведение об истинной стоимости вещей, составил особый справочник для обмена наших товаров на здешние. За гребенку туземцы охотно отдавали двух гусей, за рыболовный крючок или нож — пять кур, за зеркальце — двенадцать попугаев или такую большую корзину рыбы, что ее хватало на обед десятерым. Они, как дети, радовались кусочкам цветной материи, дешевым бусам или гвоздям. Я, не намереваясь в плавании заниматься коммерцией, не имел с собой товаров для обмена. Но и я увлекся, взял на берег колоду карт и за бубнового короля получил немедленно шесть кур. Наивность местных жителей была поистине поразительна.
Иное вознаградило меня. С разрешения командора я посетил туземную деревню. Она расположилась неподалеку от берега на широкой поляне. Меня восхитили огромные, искусно сделанные шалаши: в каждом проживало не менее ста семейств. Ни один дом в Европе не смог бы вместить такое количество людей. Правда, шалаши легче строить, чем дома, и все-таки нужно обладать неглупой головой и ловкими руками, дабы поставить такое жилище. Внутри шалаш разделялся циновками на отдельные комнаты. Там было чисто и прохладно; приятно пахли длинные волокнистые листья, свисающие со стен.
Я обратил внимание на сети, подвешенные к потолку.
Их насчитывалось по нескольку в каждой комнате. Оказалось, что это подвесные койки. Туземцы ловко прицепляли их в помещении или прямо между деревьями. Так они защищались от змей, насекомых, жары. Встав ото сна, снимали, сворачивали и клали в угол. Поэтому-то им не тесно в шалашах: ведь кровати их не загромождают. Туземцы называли сетки «амаке»[41]. Я записал это слово и за оставшиеся в колоде три короля выменял «амаке». Мне представилось, что эти нехитрые сооружения можно с успехом применить на судах: если их вешать к потолку, то в маленьком пространстве разместится много людей, и они станут гораздо меньше страдать от качки, чем лежа на полу.
У местных жителей на полях работали женщины. Мужчины охраняли их, охотились и ловили рыбу. Видно, много врагов было у этого племени, если пришлось оторвать мужчин от труда и превратить в постоянных воинов, а может быть, здесь виною были другие, нам неизвестные причины.
Однажды мы с Фернандо забрались на гору и пытались разглядеть окрестности. Дремучий, непроницаемый лес уходил к горизонту. Где-то в его дебрях хоронились народы и племена, чудовищные звери и реки, губительные для жизни, — неясные слухи о них со слов туземцев пересказывал нам Карвайо. С горы армада выглядела стайкой крошечных насекомых, присевших отдохнуть на лужице у края нескончаемого поля. Она казалась ничтожной у ног непроходимого материка. Но я с гордостью подумал, что порыв смелых душ сильней и значительней земных расстояний и препятствий. Нас уже пытались остановить тяготы судьбы и превратности людских отношений. Агент короля Мануэла предрекал, что мы не доплывем и до Канарских островов. Но мы у берегов земли обетованной, мы сильны и осторожны, наш командор тверд и спокоен, стихии отступили, отброшенные волей армады. В памяти прозвучали слова Магеллана: «Мы доплывем, Антонио де Викорати. Мы доплывем и сделаем все, что позволено человеку».
41
Антонио Пигафетта пишет в своем дневнике: «Они живут в продолговатых домах, называемых „бойи“, и спят в хлопчатобумажных сетках „амаке“, привязываемых внутри этих домов концами к толстым брусьям». «Амаке» восточных южноамериканских племен (очевидно, племена, известные современным этнографам под именем «тупи», или «гуарани») — это сегодняшний гамак, который стал известен в Европе после открытия Нового Света. Особой популярностью он пользовался у моряков того времени, плававших на тесных и неблагоустроенных судах с небольшим числом кают.