Под нарастающее шуршание прибоя и шум ветра слушали мы решение судьи.
— К смертной казни приговариваются, — читал нараспев Эспиноса со свитка, — Луис де Мендоса!
Тело убитого свезли на берег. Судья подробно перечислил его вину. Потом сказал, что приговор он привел в исполнение лично[52].
— Хуан де Картахена! — продолжал судья.
Гордый испанец вскинул голову, но ничего не сказал.
— Гаспар де Кесада!
Его подвели к Картахене и поставили рядом. Они не смотрели друг на друга.
— Луис де Молино!
Телохранитель стал около своего господина. Руки Молино дрожали, голова тряслась.
— Антонио де Кока!
Этот вышел с бесстрастным лицом, сохраняя выправку и достоинство.
— Себастиан Эль-Кано!
— Педро Санчес де ла Рейна!
Каждое имя падало в толпу, как тяжелый камень. Люди съеживались, втягивали головы в плечи. Вчерашние всесильные командиры, или, напротив, друзья, партнеры по картам и жаровне единым возгласом судьи лишались жизни. Кучка приговоренных к казни росла. А над нашими головами, на вершине холма, вздымалась огромная виселица, поставленная по велению главного судьи. Ветер шевелил ее кожаные петли. Солнце проглянуло сквозь облака, и тень виселицы легла на толпу.
Сорок три имени назвал Эспиноса. Сорок три человека прижались друг к другу, и копья охраны сомкнулись вокруг них. Никто не просил снисхождения. Все знали: мятеж — самое страшное преступление в походе и наказание за него беспощадно.
— Я кончил, сеньор капитан-командир, — сказал Эспиноса. — Приговор произнесен. Вы вправе принять его или отвергнуть.
Ветер тер кожаные петли вверху, и они зловеще шуршали над нашими головами. Тишина, гулкая печальная тишина воцарилась на площадке, и было слышно даже, как скрипел песок, когда Магеллан подошел к судье и взял свиток из его рук.
— Хуан де Картахена, Гаспар де Кесада, Луис де Молино, Педро де ла Рейна, я утверждаю вашу смерть, — сказал Магеллан. — Всех остальных прощаю! Выпустить их и развязать!
Радостный гул прокатился по толпе. Кольцо копий раздвинулось, и тридцать восемь приговоренных по одному выходили на свободу. Некоторые, не веря своим ушам, напряженно улыбались, еще не успев по-настоящему обрадоваться; кое-кто плакал. Каждый, проходя мимо командора, произносил слова благодарности. Толпа приняла помилованных: их хлопали по плечам, обнимали, совали лепешки, сало.
И вновь тишина: говорил Магеллан.
— Хуан де Картахена назначен королем, и потому я, не отменяя приговора, сохраняю ему жизнь до возвращения в Испанию. Он в оковах предстанет перед королем. Педро Санчес де ла Рейна — священник. Я не хочу?чтобы над армадой тяготел грех убийства церковнослужителя. Де ла Рейна постигнет участь Картахены. Остаются двое: де Кесада и де Молино. Кто будет палачом?
Палача не было. Герольд прокричал о вознаграждении: тысячу песо тому, кто отрубит голову смертникам. Ни одного голоса не раздалось в ответ. Люди, которые двенадцать часов назад были готовы убивать направо и налево, бились грудью о грудь, играя жизнью ради чести и по приказу, теперь не хотели подымать меч даже за деньги. Никто добровольно не желал быть палачом.
И тут произошло событие, при воспоминании о котором я с трепетом и смирением думаю о неисповедимости путей господних. Луис де Молино, щеголь и красавец, телохранитель Кесады, не выдержал страха смерти. Вчера лишь он позволил себе унизить командора и нагло хвастал могуществом своего господина, а сегодня с непостижимой для него быстротой последовала кара. Де Молино бросился к ногам главного судьи, умоляя пощадить его, и за это обещал стать палачом.
— Руби, — коротко согласился Эспиноса и брезгливо высвободил сапог из рук предателя, предателя вдвойне…
Свистнул меч, и бывший телохранитель отрубил голову своего бывшего господина.
Так началась наша зимовка.
Большеногие
Бухта Сан-Хулиан сама по себе была неплохой, но с очень унылыми окрестностями. Холмистая равнина тонула в тумане. Желтая и ржаво-красная галька покрывала землю. Она перемежалась зарослями грязнозеленой или бурой травы, колючими кустами, редкими низкими, скрюченными деревьями. Только к вечеру косые лучи солнца вносили разнообразие в скучную окраску: кусты делались фиолетовыми, алыми, красновато-коричневыми, а галька белой, будто яичная скорлупа.
Громадные черные орлы сидели на холмах. Живых они не трогали, но стоило кому-либо споткнуться и упасть, как орлы расправляли широкие, словно двойное одеяло, крылья и начинали кружить, снижаясь над человеком, думая, что он умирает[53].
53
Речь идет об американском грифе — кондоре, длина тела которого более 1 м, размах крыльев — 3 м.