И вот какой-то безродный португалец собирается идти на Молукки не вокруг Африки, а с обратной стороны земли. Но, значит, он открыл этот пролив? Однако по вполне достоверным сведениям Магеллан никогда не бывал у берегов Западного континента. Все предшествующие экспедиции искали пролив, а он намеревается идти к Молуккам, как будто пролив у него в кармане! Как же ему удалось убедить короля?
Здесь крылась тайна, и я уловил ее аромат сразу же. Сотни прочитанных страниц о восточных морях и странах замелькали в моей голове. И вдруг мне неудержимо захотелось тоже уплыть куда-то за горизонт, ступать по незнаемым землям, видеть чужие звезды и совершить нечто такое, что нельзя оценить ни в деньгах, ни в годах жизни, но что наполняет душу неизъяснимым горделивым покоем. Я понимал, что с точки зрения здравого смысла поступаю неверно. Я отказывался от устойчивого положения в обществе, прерывая свою карьеру: ведь когда я вернусь (а подобное плавание не может быть коротким), мое место кем-то будет занято, мои заслуги забудутся, да и сам я надолго потеряю сноровку в избранном ремесле коммерции.
Как раз тогда передо мной открывались большие возможности. Будучи в свите папского посла при дворе короля Испании, который, как уже было известно, вот-вот будет избран императором Священной Римской империи, я успел оказать услуги многим высокопоставленным лицам. Будущему императору весьма мог пригодиться неглупый, знающий языки и связанный с крупнейшими фирмами Европы молодой человек вроде меня.
Но мысли мои просто-напросто не поворачивались в эту сторону. Помню, там, в Барселоне, у серой башни маяка я по привычке человека, знающего тройную итальянскую бухгалтерию, произвел расчет выгодности своего решения. Вечерело, затихал шум внизу, в порту; спадали, как одежды с ребенка, паруса с кораблей; тонко пахло морем и проснувшейся почвой. Я еще раз повторил в уме, что рискую потерять все, не приобретя ничего, и еще раз спросил себя: согласен ли я потерять все, и все начать сначала, и никогда не пожалеть о том? И ответил себе: согласен.
Следующим утром я уже действовал. Я считал, что мне нужны внушительные рекомендательные письма к Магеллану — зачем ему в плавании лишний рот, не моряк, не испанец, не португалец, чей-то, возможно, шпион? Но я знал, что мои торговые опекуны, как только я сообщу им о решении, с готовностью и рвением добудут мне нужные письма: соблазнительно найти добровольца-коммерсанта в эдакое плавание — в поход к пряностям, считанные горсти которых словно бы из милости продавали купцам португальцы!
Командор
А теперь я расскажу о первой встрече с Магелланом.
Ранним августовским утром я вышел на набережную Севильи и сразу увидел все пять кораблей армады, стоящие на погрузке у берега Гвадалквивира: стовосьмидесятипятибочечный «Тринидад», стосемидесятипятибочечный «Сан-Антонио», стопятидесятибочечный «Консепсион», стосорокапятибочечную «Викторию» и стодвадцатипятибочечный «Сант-Яго»[17].
Я был недурен собой в молодости и постарался приодеться для встречи. На мне ладно сидели флорентийский камзол из синего атласа, красные штаны до колен из фландрского сукна и остроконечные венецианские башмаки, расшитые бисером, Поднятый воротник камзола был шит брабантским кружевом, а шпага при левом бедре находилась в ножнах, покрытых искусной мавританской насечкой. Было еще свежо, молодое солнце играло на крышах севильских церквей, шаги мои, казалось, звенели в воздухе, и я чувствовал себя очень сильным.
Я вышел на набережную и остановился а некоторой растерянности. Ящики, бочки, груды каких-то тюков заполняли набережную, а между ними сновали люди, двигались повозки, запряженные мулами, ослы с мешками на спине, пробегали грузчики, низко согнувшись под тяжестью бревен, гарцевали всадники. Крики людей и животных, скрип повозок и блоков, которые втаскивали на суда грузы, грохот от падения бревен, пыль, запахи смолы, муки, потных тел убили утреннее очарование.
«Где же искать капитана-командира?» — подумал я. Я знал, что дома Магеллана не застать, он и ночевал обычно на корабле, лишь изредка появлялся в кругу семьи, чтобы обнять свою молодую жену и поцеловать недавно родившегося сына.
Мне приходилось плавать по Средиземному морю, часто бывать в портах, но обычно я встречал или провожал суда, а как снаряжают их в плавание, видеть не доводилось. Кроме того, меня удивили малые размеры кораблей: самый большой из них был вдвое меньше гребных галер-фуст, которыми пользуются в Италии, а ведь фуста считается легкой галерой. Правда, Колумб имел суда еще меньше, но с тех пор прошло много лет, и португальцы, например, ходили в Индию на кораблях до тысячи двухсот бочек водоизмещением, то есть почти в десять раз больше «Сант-Яго»…[18]
17
Водоизмещение кораблей флотилии Магеллана в тоннах было следующим: «Тринидад» («Троица») — 110 тонн, «Сан-Антонио» («Св. Антоний») — 120 тонн, «Консепсион» («Зачатие») — 90 тонн, «Виктория» («Победа») — 85 тонн, «Сант-Яго» («Св. Яков») — 75 тонн.
18
Небольшой тоннаж кораблей флотилии Магеллана объясняется и тем, что испанские и португальские мореплаватели на открытие новых земель, как правило, отправлялись на легких и маневренных судах, чтобы иметь возможность как можно лучше исследовать незнакомые берега с вероятными песчаными банками, мелями и рифами, входить в узкие, неудобные заливы или в устья чужих рек с неизвестным фарватером и т. п. Как только морской путь осваивался, появлялись тяжелые грузовые фрахтеры и большие военные суда. Так, если водоизмещение судов экспедиции Васко да Гамы было 100–120 тонн, то в эскадре д'Алмейды, с которой отправлялся в Индию Магеллан, уже были корабли 800, 1000 и даже 1400 тонн.