Так Магеллан спас жизнь друга.
— Мы порешили, что с нас довольно, Антонио. Больше нам не хотелось убивать и умирать неизвестно за что. Мы устали от убийств, Викорати, и наши души жаждали доброй цели. Мы порешили, что я вернусь в Португалию посмотреть, что же принесли отечеству наши жертвы. Серрано пока останется в Азии, уклоняясь от битв, по возможности до моего возвращения.
Однако провидение не согласилось с нами. Оно сочло, что мне возвращаться рано. И в шестнадцати лигах от берега два корабля, на одном из которых находился я, налетели на рифы. Когда рассвело, мы увидели вдали маленькую отмель. На нее свезли оружие, деньги, ценности, часть пряностей, высадились экипажи.
Совет офицеров постановил: дворяне, забрав деньги и пряности, уходят на шлюпках к берегу. Дворян было четырнадцать, матросов больше ста, и они покорно выслушали приказ, привыкнув к беспрекословному повиновению. В глазах их я уловил страх и почти детскую растерянность: они опасались остаться на узкой песчаной отмели высотой в локоть без руководителя. Бывшие земледельцы, отученные от самостоятельных решений, панически боялись, что или море смоет их с отмели, или дворяне забудут прислать судно. Я вышел на середину и объявил, что остаюсь с матросами до прихода корабля. С отплывавших я взял клятву, что они нас не оставят.
Видел бы ты, Антонио, радость матросов! Я впервые ощутил, как нужно людям обладать вождем, как трогают внимание и забота, не купленные за деньги. Через двое суток за нами пришла каравелла. Удивительно, Антонио, насколько изменилось отношение ко мне всей португальской армии! Незначительный эпизод на отмели пробудил у солдат и матросов уважение к Магеллану. Это, конечно, не нравилось высшим офицерам…
Магеллан задумался, словно удивляясь сделанному открытию, и продолжал:
— Я вернулся в Индию, и нам с Серрано пришлось принять участие еще в одной битве. Теперь на Малакку, где я спас Франсиско, повел наступление сам вице-король д'Альбукерки. Не успели потухнуть пожары и остыть трупы на улицах побежденного города, как д'Альбукерки дал Серрано корабль и отправил на поиски Молуккских островов, А меня под видом купца на попутном китайском судне — разведывать пути Востока…
Почти три года странствовал Магеллан. На китайских джонках с глазами, нарисованными спереди, с четырехугольными парусами из разноцветных циновок, на остроносых малайских ладьях и на лодках островитян пробирался он на восток. Командор исчез из поля зрения португальцев и погрузился в пестрый островной мир[58].
— Со мной уже были Энрике и его жена. Судно, на котором я плыл, встретилось далеко в море с их лодкой; они умирали от истощения. Я упросил капитана, малайца, взять их на борт. Энрике с детства был членом тайного религиозного братства — их много на Востоке — и не имел права жениться. Горячая любовь заставила его нарушить запрет. Обоих ждала смерть, и они бежали в море. Возвращение на родину было для них невозможно, и молодожены просились ко мне в услужение. Энрике знал несколько азиатских языков; языкам обучало братство, готовя проповедников. Во многих переделках побывал он со мной, показав себя трудолюбивым и преданным слугой, помощником… И однажды я высадился на острове, показавшемся мне вначале материком из-за размеров. На западе он покрыт горами повыше тех, что ты видел, Антонио, в заливе Всех Святых. К востоку горы снижаются. По побережью живут малайцы, а внутри острова — темнокожие курчавые люди, очень похожие на негров. Они создают поля для посевов даже на крутых склонах гор, надстраивая здесь террасы из бревен и камней и засыпая их землей. При этом у них нет скота для пахоты, и работы выполняются вручную. Держат они полудиких свиней, а для забавы — попугаев и медведей, обитающих на деревьях…[59] Может быть, мы снова приплывем к нему уже с другой стороны планеты, хотя я не вижу конца океану.
Да, океану действительно не было конца. И безграничность его подавляла нас. Он был ровен и тих. Попутный ветер не покидал нас. Но исчезла рыба, сети подымались пустыми. Мы вновь перешли на скудную испанскую пищу. Корабли приближались к экватору, начиналась жара. Вода в бочках протухла, и мы пили ее, зажав нос.
Магеллан приказал вытащить на палубу оставшуюся муку и сушить ее, потому что она гнила и покрывалась испражнениями крыс. Зловоние исходило от муки и растекалось по судам. Матросы плевались и отказывались ее есть. Но вскоре о гнилой муке и протухшей воде вспоминали с вожделением: то и другое подходило к концу…
58
Исследователи жизни и деятельности Магеллана называют «темный период» в биографии великого мореплавателя: 1511–1513 годы.
Испанский историк XVI века Бартоломео Архенсола, автор «Истории завоевания Молуккских островов», пишет: «В то время Магеллан, проплыв шестьсот лиг (около 3000–3500 км) от побережья Малакки, находился на некоторых островах, откуда он переписывался с Серрао (Франсиско Серрано). Этот последний, весьма преуспев на Тернате (один из центральных Молуккских островов), писал своему другу и ему указывал на милости и богатства, которые он получил от Болейса (правителя острова Тернате), и звал его вернуться, чтобы присоединиться к нему».
Другой испанский историк и путешественник XVI века, Овиедо, автор многотомной «Генеральной и натуральной истории Западной Индии», сообщает, что Магеллан, отправляясь в свое знаменитое плавание, оставил в архиве Индийского совета интересную рукопись, которая «содержала много замечаний, на основании виденного собственными глазами в Восточной Индии, на островах Молукках и Пряностей».
Португальский путешественник по Востоку в 1600–1605 годах Педро Тексейра считал, что Магеллан в это время открыл… острое Новую Гвинею. Французский исследователь Ами писал в 1891 году по этому поводу: «Очень возможно, что они (острова, на которых жил Магеллан) соответствуют северному берегу Новой Гвинеи, открытие которой Тексейра позднее приписывал Магеллану».
В книгах советских исследователей жизни и деятельности выдающегося мореплавателя можно прочесть следующее (К. Кунин, Магеллан (серия «ЖЗЛ», М., изд-во «Молодая гвардия», 1940, стр. 79–80): «Теперь нам приходится остановиться на самом темном, самом неясном периоде жизни Фернандо Магеллана… Что же делал он в последние годы своей индийской жизни?.. Итак, имеются только смутные и противоречивые сведения о том, что в 1511–1513 годах Магеллан странствовал по каким-то морям, лежащим на три с половиной тысячи километров (шестьсот лиг) к востоку от Малакки. Быть может, Магеллан был одним из тех разведчиков, которых Аффонсо д’Альбукерки посылал из Малакки на яванских, малайских и китайских кораблях и лодках, которые во время своих плаваний побывали на каких-то тропических островах Малайского архипелага.
Возможно, что во время этих скитаний Фернандо Магеллан впервые задумался над проектом замечательного кругосветного плавания, ибо он видел, что чем дальше на восток, тем примитивнее становится жизнь, тем больше похожи туземцы на жителей стран, открытых Христофором Колумбом и его преемниками».
Во вступительной статье к книге Антонио Пигафетты («Путешествие Магеллана», М., Географгиз, 1950, стр. 18) советский историк географических открытий Я. М. Свет пишет: «Серран высадился на острове Тернате, родине лучшей в мире гвоздики, и здесь надолго обосновался, сделавшись советником местного султана.
С Серраном Магеллан состоял затем в переписке. Мы увидим дальше, что сведения, полученные Магелланом из Тернате, оказались для него далеко не бесполезными…
Между тем на целых два года следы Магеллана теряются…
Неизвестно, однако, побывал ли он в этих краях сам или собрал о них сведения, находясь в Малакке…» В книге, посвященной Магеллану (Я. М. Свет, Фернандо Магеллан, М., Географгиз, 1956, стр. 13), Свет пишет: «Далее следуют два „темных года“, неясный период в биографии великого мореплавателя. Но, по всей вероятности, за эти два года в жизни Магеллана произошли значительные события, оказавшие решающее влияние на всю его последующую деятельность».
И наконец, в одной из лучших книг о Магеллане, принадлежащей перу хорошо известного советским читателям Стефана Цвейга (Стефан Цвейг, Подвиг Магеллана, М., Географгиз, 1956 г., стр. 55), можно прочесть верное и меткое определение той роли, которую сыграли в судьбе Магеллана и его друг Франсиско Серрано и те два или три последних «темных года» индийской службы знаменитого мореплавателя: «Вряд ли можно сомневаться, что именно Франсиско Серрано первый подал Магеллану мысль: не будет ли, ввиду расположения этих островов на крайнем востоке, разумнее направиться к ним по пути Колумба (то есть с запада), нежели по пути Васко да Гамы (с востока)?
На чем порешили два названых брата, мы не знаем. Во всяком случае, у них, по-видимому, возник какой-то определенный план: после смерти Серрано среди его бумаг нашлось письмо Магеллана, в котором он таинственно обещает другу в скором времени прибыть в Тернате, к тому же „если не через Португалию, то иным путем“. Найти этот новый путь и стало заветным помыслом Магеллана».
59
Здесь автор повести говорит об острове Новая Гвинея, беря за основу мнение португальца Педро Тексейры, согласно которому Магеллан в 1511–1513 годах якобы посетил северный берег Новой Гвинеи. Поскольку проблема «темного периода» в биографии великого мореплавателя еще не решена, будем считать это рабочей гипотезой автора. Считается, что первым у (северо-западных) берегов Новой Гвинеи, или «страны Папуа», как ее называли малайцы, побывал португалец Менезиш в 1526 году; в 1545 году испанец Ретес дал имя этому большому острову — Новая Гвинея — за сходство темнокожих и курчавых папуасов с африканцами из Гвинеи.