…Шлюпки плавно покачивались. Предутренняя прохлада очистила воздух от тропической духоты. Спал Фернандо, покоя голову у меня на плече. Спал Родригес, облокотившись на руль и бормоча проклятия, когда под его тяжестью руль начинал ходить ходуном. Смежил очи и Магеллан. Я смотрел на него и размышлял над путями человеческих судеб. Три года назад в это же время я беседовал с многоречивым и сладкогласным послом папы Франческо Кьерикати. Посол вернулся с ночного бала, был навеселе. Кьерикати расхаживал в толстых носках по комнате, отхлебывал вино из чаши, закусывая каталонским сыром, и рассказывал сальности про архиепископа толедского. Перед расставанием он попросил меня подыскать приличные жемчужные подвески для дамы, каковая — Кьерикати улыбнулся — окажет за это немаловажную услугу церкви.
Не прошло с тех пор и семисот дней, а я сижу в шлюпке, зыбь азиатского моря колышет ее, на берегу голые люди обжигают на кострах колья, чтобы бросать их в меня. На соседней скамье прикорнул, не сняв шлема, человек с острым умом и тревожной тайной. Я представил на миг, что не было бы этого плавания, не встретился бы я с Магелланом — и даже привстал на скамье, оскорбленный предположениями. Все лучшее, что таилось во мне, выявилось в походе. Я заглядывал в глаза смерти, я познал ненависть к врагам и всеобъемлющее чувство товарищества, я узнал, каков он, удел человека и рыцаря, и уверился в своей способности нести груз до конца.
Магеллан пошевелился и открыл глаза.
— Ты не спишь, Антонио?
— Я вспоминаю ваш рассказ, сеньор.
Магеллан задумчиво покачал головой.
— Ты хочешь знать, что было дальше? Наши люди спят, до утра далеко. Я расскажу. Слушай.
…Вернувшись в Индию, я составил отчет для вице-короля, не упомянув ни о Большом Острове, ни о чем другом, важном для меня. В Индии меня ждало письмо Серрано. С радостью я узнал, что он жив и недалеко от Молукк. «Здесь можно создать рай на земле, Фернандо, — писал он. — Я иду дальше. Неясные планы бродят в моей голове. Но прежде посети Португалию, друг…»
Зимой 1514 года я сошел на берег Тежу. Сотни судов толпились в лиссабонской гавани Раштреллу и прямо вдоль морского берега. У самых стен Алфамы, старинного квартала церквей и дворцов, лихорадочно строили верфи, склады, конторы. Великолепное здание Индийской палаты украшало площадь. Базар блистал товарами Европы, Африки и Азии, здесь продавали рабов всех человеческих рас и племен. Я ощутил горячечный пульс Лиссабона. Там, в дебрях Азии, потоками лилась кровь, чтобы питать ненасытное чрево столицы. На остриях мечей, в том числе и моего, держалось процветание Лиссабона. И я пошел во дворец, чтобы получить награду, полагающуюся мне по праву.
Викорати, меня не пустили дальше порога! Разодетый, как попугай, дворцовый чиновник сказал мне: «Вы слишком долго пробыли в отлучке, сеньор. Его высочество не помнит и не знает вас. В лучшем случае вы можете рассчитывать только на должность привратника».
Мне, Магеллану, место привратника? Мои раны, мои абордажи, когда все стрелы и копья направлены на того, кто идет первым, штурмы и пожарища, горы убитых, блуждания по страшным джунглям и нехоженым морям — это называется: я был в отлучке. Значит, все мы были, оказывается, просто-напросто в отлучке. А те блюдолизы, что толпились вокруг короля безотлучно, — они-то и получали награды, даруемые из средств, что мы добывали «в отлучке»!..
Я очутился на улице буквально без гроша в кармане. Небольшие индийские сбережения я, еще будучи в Индии, доверил на хранение купцу Педро-Аннешу Абральдежу, отплывавшему тогда в Португалию, — он был у меня в доверии. Но он умер до моего возвращения, а наследники не отдавали денег. Я подал в суд; ты знаешь, Антонио, что рассмотрение подобных дел растягивается на годы. В нашем родовом поместье жили сестра с мужем и детьми, дохода еще хватало им на пропитание и одежду, да и не собирался я отбирать последний хлеб у своих племянников. Что оставалось делать? Единственное ремесло, которое я знал, была война… Собиралась армия против мавров в Марокко, я вступил в нее. Это было несчастливое для меня предприятие. Я охромел в нем, и моя честь происками врагов была поставлена под сомнение. Сеньор Менезеш, командующий армией, служил в Индии, знал меня и дружил со мной. Он погиб в бою, на смену прислали одного из дворцовых любимчиков, привыкших к интригам и лести. На военных советах я, по-обычному, говорил прямо о том, что считал нужным, и любимчик разгневался. Меня окружили шпионами, чинили унижения. Дошло до обличения в измене: Магеллана, через чьи руки прошли сокровища азиатских владык, не прилипнув к пальцам, обвинили в том, что он ни много ни мало как продал маврам двести коз из захваченного каравана. Двести коз, подумать только!