Так говорил командор. Уверенность, страсть, дерзкая отвага читались в его глазах, ибо ни он, ни я и никто из нас не ведали, что провидение распорядилось по-своему и смерть уже дышит в лицо Магеллану.
…Раздалось пение петухов с баланг: малайцы берут их с собой в море на счастье — такая здесь примета. Рассвело. Берег выглядел пустым, но в лесу замечалось движение.
— Вперед! — негромко скомандовал командор.
Шлюпки двинулись к берегу. На расстоянии двух выстрелов из лука Магеллан велел остановиться. Дальше тянулось мелководье и не стоило рисковать шлюпками. Сорок девять воинов — пятидесятым командор — спрыгнули в воду. Она доходила до бедер. Не торопясь, предохраняя аркебузы от сырости, мы ступали по воде. Ветер дул нам в лицо.
Командир поделил людей на два отряда. Я, Фернандо, Родригес, Энрике остались с ним. Серрано возглавил второй отряд. Мы вышли из воды, и, едва вступили на кромку земли, как из леса показались островитяне. Их было несколько тысяч.
— Приготовиться! — скомандовал Магеллан. — Огонь!
И тут произошла случайность из тех, что невозможно предусмотреть заранее. Одновременно с нашим выстрелом туземцы издали свой боевой клич, и пронесся сильный порыв ветра. Вопль тысяч глоток заглушил залп, тем более что ветер дул от них к нам и мгновенно рассеял пороховой дым. Туземцы не услышали залпа, того самого залпа в воздух, который должен был решить бой. Тремя отрядами ринулись они с флангов и во фронт на нашу редкую цепь.
Матросы открыли беспорядочную пальбу. Магеллан кричал: «Прекратить стрельбу! Прекратить стрельбу!» — в шуме боя тонул его голос.
Тысячи копий, стрел, камней обрушились на испанцев. Будь мы в полном панцире, туземцы не могли бы нас ранить или убить. Но шлемы без забрала открывали лицо, и не хватало поножей от паха до пят. Нападающие целились именно в ноги.
Простая арифметика определяла теперь соотношение сил: на любого из нас приходилось теперь не менее пятидесяти нападающих, которые приблизились к нам почти вплотную. Люди не имели возможности перезарядить аркебузы, ибо копья и мечи заняли их руки. Шел ближний бой равным оружием при чудовищном численном превосходстве противника.
Я дрался рядом с командором, прикрывая его слева; справа рокотал голос Родригеса и свистел его разящий меч. Впереди Магеллана, обороняя ему ноги, дрались Фернандо и Энрике. Короткая стрела впилась в ногу Магеллана, и рана сразу посинела.
— Командор, стрела отравлена! — крикнул я, не особенно, впрочем, обеспокоенный, ибо здешние яды не смертельны, они временно парализуют мускулы.
Он мельком взглянул на рану и приказал:
— Передать матросам: отходить к шлюпкам! Отход прикрываю я!
— Командор! — загремел Родригес. — Отходи и ты! Без тебя прикроем!
— Молчать! — ответил Магеллан. — Я привел, я и выведу!
Только кисть Леонардо да Винчи сумела бы запечатлеть эту картину. По воде, медленно отступая, движется горстка испанцев. Толпа голых, желтокожих островитян, как в водовороте, крутится вокруг отступающих. Вдали шлюпки, на шлюпках возбужденно размахивают руками. Уныло бредут с аркебузами матросы, исполняя приказ об отходе. Они часто оглядываются назад, где, приковав врага, сражается в окружении четырех друзей их командир, у которого чувство воинской чести возобладало над всеми остальными. Совсем вдалеке видны каравеллы.
Первым покачнулся Энрике. Стрела наискось вспорола кожу лба, кровь залила глаза, он ослеп и не мог отражать ударов.
— Энрике, в шлюпку! — велел командор.
Мы продолжали отступать, сдерживая островитян, погружаясь все глубже и глубже в воду. Когда она дошла до колен, стало трудно делать повороты и выпады. Туземцам же, наоборот, вода была на руку: они подбирали плавающие поверху копья, колья, стрелы и вновь пускали их в ход. В результате они имели как бы неограниченный запас оружия и на расстоянии поражали нас. Но треугольник держался крепко. В центре его орудовал копьем Магеллан, по сторонам мелькали наши мечи. Родригес пел в такт ударам какую-то дикую песню, и бас его порой покрывал возгласы туземцев.