Вот так он впервые назвал меня другом.
Альвареш не ограничился переговорами с одним мной. Как я позднее узнал, многие участники будущего плавания докладывали командору о подобных же визитах и предложениях португальцев. А сколькие умолчали — или из страха перед клевретами Мануэла, или из боязни вызвать подозрения у Магеллана?
Происки тайных врагов я угадывал и по иным признакам. То один, то другой матрос вдруг беспричинно впадал в плохое настроение, мрачнел, замыкался и вскоре исчезал из Севильи, запуганный, видимо, шпионами, Кто-то тайком подрезал снасти, подпиливал якорные цепи, и они рвались даже во время учебных подъемов, опусканий и натягиваний. Иногда на судах возникали пожары, причем в самых глухих местах трюма, где и в помине не было и быть не могло ни свечи, ни жаровни. Город был переполнен самыми нелепыми и фантастическими слухами о Магеллане и целях его экспедиции. Упорно повторяли, что командор обманул короля Карла и вместо Молукк приведет армаду прямехонько в Лиссабон.
А командор молчал; под его ежеминутным надзором все глубже погружались в воду каравеллы, принимая грузы для таинственного похода и заокеанских миров.
И настал день… Команды выстроились вдоль борта, флаги всех цветов реяли над кораблями. Толпа провожающих заполняла набережную. Впереди всех с шестимесячным ребенком на руках стояла молодая и прекрасная жена командора. На ней была та самая шляпа, в которой приехал Дуарте, и, конечно, шляпа пришлась ей куда больше к лицу, чем брату. Рядом с Беатрисой де Магеллан стоял ее статный отец Диего Барбоза, хранитель королевского замка. Ветер теребил оранжевый, с золотыми блестками плащ Беатрисы и густые с проседью волосы Диего.
Они молчали. Молчал и командор, неотрывно глядя на них с кормовой надстройки «Тринидада». Все сказано, изменить ничего было нельзя и не надо. Только Дуарте, стоя у борта, пытался улыбнуться сестре и отцу, но и у него улыбка не получалась. Все они не знали своей судьбы, как и положено человеку.
Потом командор поднял руку, и прогремел пушечный залп. «Поднять паруса!» — приказал Магеллан. Строй матросов рассыпался, и их мускулистые тела замелькали на мачтах. Остальные корабли вслед за флагманом дали залп и подняли паруса.
А потом отодвинулась стройная белая Севилья, пестрая толпа на берегу, и скрылись за поворотом реки Диего и Беатриса, неподвижно смотревшие вслед нам.
Мы шли вниз по Гвадалквивиру мимо городов и селений, больших, малых и мертвых. Миновали развалины Хуан д'Альфаракса, когда-то большого мавританского города, разрушенного во время реконкисты[27], и вскоре приблизились к замку герцога Медины-Сидоньи и к Сан-Лукару, морской гавани Севильи, откуда отплывал в свое третье путешествие и Колумб. Здесь мы простояли несколько дней, принимая грузы, прибывшие к нам морем. Мы ежедневно служили мессу в церкви Баррамедской Богоматери. Герольд со шлюпки объявил приказ Магеллана: «Ни одна женщина не должна быть допущена на корабль», — и пожелание командора, чтобы каждый член экипажа исповедался и получил отпущение грехов перед выходом в море.
И мы вышли.
Матросы бились об заклад: на севере или на юге станем мы искать пролив через Америку. По моим сведениям, Магеллан собирался на юг, но, признаюсь, я не был в этом уверен: слишком уж обильные домыслы, гуще корабельных снастей, окутали экспедицию.
Матросы с четырех кораблей, следовавших за «Тринидадом», бросились к бортам: куда повернет «Тринидад» — направо или налево?
Магеллан, в одеянии командора ордена Сант-Яго, званием которого вместе с Фалейру наградил его король Карл V, сам стал к штурвалу. Он смотрел в океан.
Береговые скалы стали совсем крохотными на горизонте, солнце перевалило за полдень, а мы все плыли прямо и прямо. Моряки напряженно следили за фигурой капитана. Помню, налетела голубая, с прозеленью волна, шумно окатила нас, облизнула палубу у ног командора. И в этот момент Магеллан круто повернул штурвал.
Вздох облегчения пронесся по кораблю. Мы шли на юг!
Что-то ждет нас?
27
Реконкиста — возвращение, обратное завоевание населением Пиренейского полуострова земель, захваченных в VIII веке маврами (арабами и берберами). Реконкиста закончилась в 1492 году, когда пал последний оплот мавров на Пиренейском полуострове, Гранадский халифат.