— Ты ничего не хочешь мне сказать, Анна?
— Что ты хотел бы от меня услышать?
— Что ты сожалеешь о том, что сломала мне жизнь, что отправила меня на виселицу. Обо всем.
Анна вздохнула и отвернулась.
— Джек, мне очень жаль. Я сожалею обо всем, что привело нас обоих сюда. Но если бы ты сражался как мужчина, ты бы не умирал как собака.
Он неожиданно холодно и зло усмехнулся:
— Как всегда, последнее слово за тобой. И всегда острое, как рангоут. Надеюсь, что в следующей жизни ты найдешь мужчину, достойного тебя, в этой, я уверен, тебе нет пары.
Он отвернулся и сильно заколотил в дверь:
— Стража! Стража, я возвращаюсь в свою камеру, — выходя, он бросил через плечо. — Человеку в последние часы жизни нужно обрести хоть немного покоя. Здесь я его не нашел.
Дверь камеры с шумом захлопнулась, оставив позади зловещую тишину. Анна упала на скамейку в углу, злая, опечаленная, сразу обессилев. Ее трясло, но никто не мог ей помочь и никто, кроме Мэри, не видел этого.
На следующий день Тома Брауна и Джона Фенвика провели в суд под окном Анны. Она едва их узнала. Суд губернатора Лоэса над этими пленниками занял даже меньше времени, чем над Рэкхэмом и его командой. Через четыре часа этих двоих под конвоем повели обратно в камеру, приговоренными к повешению
На следующее утро стражники провели по коридору к камере Рэкхэма двух священников. Оцепенев, Анна наблюдала, как одетый в черное духовник торжественно прошествовал по проходу, молитвенно сложив руки.
Мысли бешено проносились в ее голове — это происходит на самом деле. Бог мой, уже нет спасения! Она поняла, насколько сильно ее мысли были поглощены каким-то сверхъестественным планом, который возникнет сам по себе и освободит их всех.
Один за другим мужчины выходили из своей камеры, лязгая цепями, которые с них все еще не сняли. За ними шел священник. Женщины, стоя рядом, смотрели, как их товарищи, выстроившись в одну шеренгу, под охраной идут на смерть. Дрожь пробежала по всему телу Анны. Ей казалось, она тоже идет в той шеренге, и веревка уже щекочет ее ухо. Она знала, что уже больше не увидит этих людей. Ни в этой жизни, ни в какой другой, потому что она не верила в ее существование. Женщина заставила себя успокоиться. Она знала, что если бы сама шла навстречу смерти, то не оценила бы истерики со стороны наблюдателей. Она дала себе обет быть настолько сильной, насколько можно, чтобы стать источником непобежденного мужества для того, кому это может понадобиться. О Боже, вот они идут.
Джордж Фезерстон шел первым. Он шел быстро, с опущенной головой и суровым лицом. На мгновение он поднял глаза, и Анна, сделав над собой невероятное усилие, попыталась изобразить прощальную улыбку. Джордж едва взглянул на нее и продолжил свой путь, как бы желая, чтобы все это побыстрее кончилось.
За ним шаг в шаг следовал Ричард Корнер. Лицо его было белым, как мел, взгляд отсутствующим. Анна понимала, что он уже в другом мире, и она молила Бога, чтобы уже ничто не вывело его из этого забвения.
Затем шли Джон Дэвис и Доббинс. Бедный Дэвис, он даже не успел воспользоваться тем, что награбил, а теперь все ушло и он тоже уходил. А Доббинс был слишком прост, чтобы осознать свою неминуемую участь. Джон Хауэлз и Пэт Карти прошли мимо нее, прикованные цепями друг к другу. Скривив губы в саркастической усмешке, они смотрели на Анну, как бы говоря: «Ты когда-нибудь видела такое?»
Томас Элл молча плакал. Его руки самопроизвольно двигались, как будто он выкручивал белье.
Ной Харвуд, старый артиллерист, имевший склонность раздавать оплеухи новобранцам, свирепо посмотрел на Анну, ядовито зашипел, сплюнул и пошел прочь.
Джек замыкал шествие, за ним шли только священники. «Странно, что он — последний, — подумала женщина. — Он всегда был впереди, когда вел их в бой, а на смерть идет позади». Он выглядел более живым здесь, в тюрьме, чем тогда, в каюте, одурманенный опиумом, с затуманенным взглядом. Сердце Анны заныло, когда она вспомнила, как они расстались. Она хотела дотянуться до него, прикоснуться в последний раз, как к брату. Да, они были друг для друга братом и сестрой: всевозможные перебранки и ревность ушли. Он остановился так неожиданно, что священник налетел на него.
— Прощай, Анна, — его голос был ровным и сильным. — Давай все простим друг другу. Я хочу умереть с достоинством.
Анна благодарно улыбнулась ему:
— Да, Джек. Ты руководил ими в жизни, руководишь и сейчас, на пороге смерти.
— Да, — он криво усмехнулся, — у ворот ада я закричу: «На абордаж! На аборда-а-а-ж!» — тут же последовал пинок.
Его крик затих. Анна медленно опустилась на пол. Мэри рядом с ней. Они не произнесли ни слова, так как нечего было сказать. Мэри осторожно взяла Анну за руку. Каждая думала о своем. Вдруг Анна почувствовала горячую благодарность к этому ублюдку Лоэсу, что ему в голову не пришла мысль сделать их свидетелями казни. В этот день там и так будет достаточно зевак. Анна надеялась, что все, особенно Джек, будут мужественными до конца, что они не дадут ни одному из жалких лицемеров повода сказать: «Посмотрите, эти пираты к тому же еще и трусы.»
Ночью к ним зашел охранник, который приводил Джека. Он принес еду.
— Рассказывай! — потребовала Анна, как только он вошел.
— Говорят, они умерли с честью. Рэкхэм перед казнью произнес речь.
— Что он сказал?
— Он просил за вас. Сказал, что вас заставили, что вы все делали против своей воли, — он скептически взглянул на женщин. — На него тут же закричали, чтобы он замолчал, но он продолжал, не моргнув глазом.
Картина, описанная стражником, отрезвила их, женщины дали обет умереть с достоинством. Они до конца осознали свое положение, и в камере стало тихо. Они больше не думали о побеге, они думали о том, как будут умирать.
Через два дня к ним в камеру пришел сам губернатор Лоэс. В сопровождении трех охранников он, как бы прогуливаясь, вошел в камеру, состроив презрительную гримасу.
Анна не встала со скамейки, только взглянула на Мэри, лежавшую в своем углу, затем села, выпрямив спину:
Лоэс не тратил времени на любезности:
— Итак, мадам, вот мы и встретились снова. Но теперь нет Чидли Бэярда, чтобы защитить вас.
— Или дать вам взятку, — вкрадчиво произнесла Анна.
Лоэс язвительно рассмеялся.
— Я не ожидал ничего другого от известной девки Бонни. Я пришел только, чтобы сообщить, что суд над вами назначен на 28 ноября. Осталось меньше девяти дней. Так как я не хочу, чтобы благочестивые вдовушки приставали ко мне в страхе за ваши души, я пришел спросить, не нужно ли вам чего-нибудь? Священник? Библия, может быть? Я слышал, что даже у пиратов есть душа.
Мэри только пожала плечами и отвернулась, не желая, чтобы хоть что-то нарушило ее душевное равновесие. Анна понимала, что лучше всего сделать то же самое, но не могла устоять перед возможностью попрепираться с ним.
— Пиратам нужны души, потому что они каждый день спорят со смертью. Губернаторам — нет, потому что они уже принадлежат дьяволу. Вам, держу пари, душа нужна, как телеге пятое колесо.
Лоэс натянуто улыбнулся, но на лице у него было мало радости.
— Ни малейшей попытки завоевать мое расположение. Или смягчить свою участь.
— Разве это возможно?
Он рассмеялся, на этот раз с наслаждением:
— Нет, мадам, ни на йоту.
Она отвернулась. Лицо ее окаменело.
— Я думаю, у нас есть какие-то права даже на вашем острове. И одно из них — не находиться в одной конуре с псами, — она решительно встала и повернулась к нему спиной.
Он в ярости подскочил к ней, повернул к себе, со злостью схватил за подбородок:
— Пес на то и есть пес, чтобы смело смотреть в лицо. Тогда он — господин Пес. Для вас — сэр, мадам!