Во взгляде Даврона была полная беспомощность, и Керис потупилась. Ее сердце разрывалось, она думала о том, что, будь она на месте Алисс, дети стали бы для нее самой большой драгоценностью на свете.
«Как могла она так поступить со своей собственной плотью и кровью? С его детьми?»
— Я не знаю, почему она так поступила, — ответил на ее невысказанную мысль Даврон. — Наверное, она думает, что, предложив сына церкви, она этим искупила собственный грех. Может быть, она отдала бы и Миррин, согласись на это ее родители. Не знаю, почему она поступила так, как поступила. И я не знаю, что мешает ей донести на меня церковникам; должно быть, она боится, что тогда я всем расскажу, на что она была готова ради собственного спасения. — Даврон пожал плечами. — Если так, то плохо же она меня знает. Я никому ничего не рассказывал — ни Мелдору, ни Скоу, никому — до сих пор. Сам не знаю, почему я все это рассказал тебе. — Его голос снова дрогнул, когда он взглянул на девушку. — Керис, для меня очень важно, чтобы ты сказала, если можешь: ты понимаешь, почему я все это сделал?
Керис не колебалась ни секунды:
— Понимаю.
Поспешность ее ответа удивила Даврона; он пристально посмотрел на девушку, потом рассмеялся:
— Ох, Керис, дорогая, есть ли на свете еще кто-нибудь столь же прямодушный!
— Тут и думать нечего, — ответила она. — Большинство женщин на месте твоей жены гордились бы тем, что ты сделал для нее и для вашей дочери.
«Я бы уж точно гордилась», — добавила она про себя.
— Ох, Керис… — Девушка сама не знала, как ей это удалось, но часть тяжести, казалось, свалилась с плеч Даврона, и это ее порадовало.
Он встал, бросив последний взгляд на дом, где жила его дочь.
— Пошли. Летеринга не было дома, когда ты заглядывала в лавку? Ты собиралась поговорить с ним о картах тромплери?
Керис прекрасно понимала, что Даврону хочется перевести разговор на какую-то другую, не такую болезненную тему.
— Да. И еще он придумал, как показывать высоты, — очень изобретательно. Должно быть, он пользуется вертикальной триангуляцией при помощи теодолита. Я давно думала, что такое возможно.
Девушка продолжала болтать, стараясь не думать о том, с какой радостью она убила бы Алисс Флерийскую за то страдание, которое она причинила мужчине, идущему рядом с ней. Теперь она знала, кто отполировал эти обсидиановые глаза до такого холодного блеска.
Этой ночью Керис пришла к нему.
Ей было безразлично, по какой причине Даврону отвели отдельную комнату; она только порадовалась этому. Керис дождалась, пока окончилось вечернее молебствие и рассеялся запах благовония — жасминового масла. Когда наконец в монастыре и приюте все стихло, она прокралась по облицованным камнем коридорам к его комнате.
Даврон открыл дверь на ее стук немедленно, словно не спал и ждал чего-то. У его постели даже горела свеча. Он жестом предложил Керис войти, но держался настороженно, не приближаясь к девушке.
— Что-нибудь случилось? — спросил он. Керис смущенно покачала головой.
Тогда он понял. Выражение его лица изменилось: он покраснел и помрачнел одновременно.
— Ох нет, Керис! Нет. Я думал, ты поняла… я думал, ты знаешь — это невозможно.
— Я думала… думала… — заикаясь, выдавила она. — Я знаю, твоя жена очень красива, а я — дурнушка, да и опыта у меня нет… Даврон застонал, и Керис растерянно умолкла.
— Ты не понимаешь, — прошептал Даврон. — О милосердный Создатель, ты не понимаешь… Невозможно!
— Я не рассчитываю ни на что постоянное, — заторопилась Керис. — Я знаю, ты — Благородный, а я всего лишь дочь картографа, но я думала… Ты же хотел меня! Я знаю, что хотел!
— Керис, Керис, не надо! Конечно, я тебя хотел. И хочу. За те пять лет, что я — слуга Разрушителя, я хотел многих женщин. Я не коснулся ни одной из них и никогда не коснусь. Все они — и меченые, и нормальные, и леувидицы, — все они не для меня. Такова шуточка Карасмы — я ведь не оговорил этого при сделке с ним… Я не могу обладать женщиной — за исключением, может быть, Приспешницы, а на это я никогда не соглашусь.
Керис смотрела на него, ничего не понимая, да и не желая понять.
Нежно, очень нежно Даврон взял ее за руку и, не сводя глаз с ее лица, коснулся губами пальцев девушки. Первое же прикосновение поразило ее, как удар, но это было лишь начало. Губы Даврона нестерпимо обожгли ее руку. Боль охватила все ее тело, словно разрывая его на части; казалось, в ее жилах потек расплавленный металл. Мучение длилось всего секунду, пока Даврон не выпустил руку Керис, но этого оказалось достаточно: девушка рухнула на пол, судорожно ловя ртом воздух и моля Создателя позволить ей забыть чудовищную боль.
Постепенно сердце ее перестало безумно колотиться, и Керис взглянула на свою руку: на ней не осталось никакого следа. Девушка с трудом поднялась на ноги и взглянула на Даврона полными слез глазами. Когда он протянул к ней руку, она с трудом заставила себя не отшатнуться, но Даврон лишь нежно коснулся ее волос и обвил прядью палец; он мог позволить себе только такую ласку — волосы не чувствовали ожога от его прикосновения.
Керис отвернулась, вслепую нащупывая ручку двери. Она едва расслышала его шепот, но слова эхом отдавались в ее памяти, когда, всхлипывая, она бежала по коридору; Керис сама уже не знала, чьи это слова — его или ее:
— Мне так жаль… Прости меня. Прости меня.
ГЛАВА 21
В ее красках — магия, а в сердце — отчаяние, она рождает красоту, хотя сама и некрасива. Она изгонит Владыку Карасму или погибнет в потоке леу. В ее руках — и спасение, и смерть.
«Создатель, я чувствую себя старухой, — подумала Керис. — Давно ли я покинула Кибблберри? Неужели всего четыре недели назад? Нет, скорее, уже шесть… А чувствую я себя так, словно постарела лет на десять. Тогда я была ребенком, а теперь повзрослела».
Керис посмотрела на Даврона, едущего немного впереди. Его одежда, как и ее собственная, была покрыта потом и пылью. Проводник небрежно сидел в седле, но что-то в наклоне его головы говорило Керис, что он напряжен и настороже.
«Я начинаю так хорошо разбираться в нем, — подумала девушка. — Может быть, это и означает — быть влюбленной: мне достаточно посмотреть на Даврона, чтобы понять, что он чувствует».
Они ехали по землям, которые, казалось, уже ничто не могло восстановить. Сухую ярко-красную землю прорезали трещины и бездонные пропасти; очень легко было представить себе, что мир уже частично разрушен. Как это сказал Портрон? «Мне все кажется, что, проснувшись однажды утром, обнаружу дыру в мироздании, место, где царит ничто». Что ж, здесь было достаточно провалов, чтобы Портрон решил: его кошмар превратился в действительность…
Наставник ехал рядом с Керис; его плечи поникли от усталости. За те недели, что прошли со времени отъезда из Первого Постоянства, бедняга похудел, его круглый животик стал не таким заметным. Керис рассеянно подумала: с чего бы ему так ее опекать… Девушка не видела для этого никаких оснований: она определенно никогда не давала ему повода думать, будто потерпит вмешательство церкви в свою жизнь, и уж тем более не могла себе представить, чтобы законник влюбился в кого-то на тридцать лет себя моложе.
Взгляд Керис снова устремился к Даврону — надежному, печальному, встревоженному Даврону.
«Должно быть, я лишилась рассудка, — подумала она. — Что показывает, что он ко мне питает какие-то чувства? Это была просто реакция мужчины, пять лет не прикасавшегося к женщине… Он вовсе не меня хотел, ему нужно было выговориться. Да только это для меня никакой разницы не составляет… Раньше я только желала его, а теперь люблю, и как же это больно! Создатель, как же я его люблю, как восхищаюсь его мужеством!»
Единственный путь, который мог привести Даврона к свободе — это изменить весь мир, и именно это он и пытался сделать, прекрасно зная, что скорее всего проиграет. И все же сдаваться он не собирался!
Понимая, что не в ее силах помочь Даврону, Керис стала думать о том, в какой панцирь он себя заковал, под каким жестким контролем себя держит все время, и ждет, бесконечно ждет, прекрасно понимая, что его жизнь может оборваться в любой момент или кончиться безумием, потому что ему придется разрушить все, что он любит, что поклялся защищать… Позорный конец для такого гордого человека! Керис чувствовала, что сердце ее разрывается от одной мысли о том, какое мужество требуется Даврону для того, чтобы продолжать жить.