Она все еще кричала, когда, по прошествии целых столетий, ее нашел Даврон.
Вопли раздались, когда Даврон не спустился еще и на четверть высоты скалы.
Боль, которая в них звучала, затопила его разум ужасом. На мгновение он замер неподвижно, собирая все свое мужество и силы, потом поспешил туда, откуда долетали звуки. Керис была жива, а он считал ее мертвой, хоть и убеждал себя в обратном, и какая-то часть его души возрадовалась крикам боли; эта часть хотела, чтобы вопли все продолжались, потому что, пока они звучали, Керис продолжала жить… Остальная часть его сознания съежилась, не желая слышать, не желая знать, потому что если бы Даврон осознал всю глубину страдания девушки, он лишился бы рассудка.
И когда наконец он вошел в леу, Даврон, возможно, был отчасти безумен.
Разрушитель все еще сидел на своем троне, небрежно откинувшись, наслаждаясь мучениями живого существа перед собой. Однако в нем была заметна усталость: он затратил много сил, потому что ему пришлось иметь дело с одной из последовательниц Создателя. Порядок всегда стремился утвердить себя, и Карасме приходилось все время этому противиться, и противиться вдвойне, оказавшись лицом к лицу с твердой верой Керис в Создателя. Когда сквозь завихрения леу к девушке устремился Даврон и рукоятью кнута выбил из ее рук шар, Карасма только лениво улыбнулся.
Даврон в ужасе смотрел на руки Керис.
На мгновение охвативший его гнев чуть не погрузил его в окончательное безумие; однако если Даврон что и умел делать, и делать хорошо, — это владеть собой. Дрожь прошла по его телу, и рука, стиснувшая нож, разжалась.
Керис больше не кричала. Она молча плакала, вытянув руки, словно отстраняя от себя изуродованные кисти. Даврону мучительно хотелось обнять ее, гладить ее волосы, шептать слова утешения.
Ничего этого сделать он не мог. Он был неприкасаемым.
Кисти рук Керис превратились в высохшие птичьи лапы. Карасма не мог сделать ее — леувидицу — меченой, не мог лишить ее существования или убить, потому что она принадлежала Создателю, поэтому он причинил ей весь вред, какой только был в его власти. Он иссушил ее руки. Вся влага покинула ее плоть ниже запястий. Он мумифицировал часть живого тела.
Керис не могла теперь согнуть пальцы, не могла пошевелить кистью. Кости обтягивала коричневая кожа, словно высохшая на солнце шкурка погибшего в пустыне зверька. Она посмотрела на кошмарные когти, которыми стали ее руки, и подняла глаза на Разрушителя.
— Ну вот, теперь ты никогда не начертишь карту тромплери, — протянул тот.
Боль ушла еще до того, как Даврон выбил у нее из рук шар леу. В пальцах не осталось ничего, что еще могло бы болеть, однако Керис продолжала кричать, не в силах остановиться, не в силах думать до тех пор, пока перед ней оставался источник ее уродства.
Она продолжала стоять перед Карасмой, отказываясь примириться с видом своих бесполезных рук, стремясь спрятать их от Даврона, мечтая броситься в его объятия. Она этого не сделала. Она просто стояла и смотрела на свои руки и старалась убедить себя в том, что они принадлежат ей. Ниже запястий были засохшие почерневшие палки, нечто искусственное, не способное ни чувствовать, ни двигаться. Керис взглянула на Даврона и подавила рыдание.
И тут Карасма сказал ей, что изуродовал ее для того, чтобы она никогда не смогла создать карту тромплери. Разум Керис начал оживать. Не веря себе, девушка подумала: он не знает, как делаются такие карты! Она почувствовала, как ею овладевает истерия. Он сделал эту чудовищную вещь с ее руками, думая, что сможет ее остановить! Но она опередила Карасму: Гавейн увозил письма к картографам. Керис хотелось рассмеяться, но она не смогла этого сделать: ирония причиняла слишком сильную боль. Она навсегда стала калекой, была теперь из-за своего уродства обречена всю жизнь прожить в Неустойчивости — только потому, что Карасма считал: руки ей нужны для того, чтобы раскрыть секрет карт тромплери. В этом была ее трагедия, и это было несказанно смешно.
Владыка Карасма смотрел мимо Керис на Даврона.
— Ты обладаешь удивительным даром искушать мое терпение, Сторре.
— Это взаимно.
— Можешь сообщить Эдиону, что я теперь знаю, кто он такой. Знаю, что он делает. И пожалуй, ты теперь догадываешься, каково будет твое задание, а, мастер проводник?
Даврон кивнул:
— Ты, несомненно, сообщишь мне точный момент и все детали, когда придет время, однако я всегда считал, что знаю, чего ты от меня потребуешь. — На самом деле догадка принадлежала Мелдору, но Даврон хотел продемонстрировать Карасме свою силу, а не неуверенность.
— Я, пожалуй, включу и твою новую пассию в список. Глаза Даврона сузились и сверкнули. Разрушитель рассмеялся:
— Это добавит… остроты. Для нас обоих. — Его золотые глаза взглянули на Керис. — Его рука пресечет твою жизнь, госпожа.
— Сомневаюсь, что ты можешь на этом настаивать, — пожав плечами, протянул Даврон. — Она принадлежит Создателю. Кроме того, нет никакой необходимости нам быть все время вместе. А я должен выполнить лишь один твой приказ, ты не забыл?
— Спроси ее, проводник. Спроси, где она будет, когда придет время. Это ведь не Алисс Флерийская. И для чего теперь ей жить вдали от тебя? Ее изгонят из Постоянств, а из-за того, что я сделал с ее плотью, она беспомощна. Так спроси ее! — Карасма смеялся; так, смеющийся, он и растаял в воздухе.
Керис и Даврон остались стоять в леу — теперь уже не пурпурной, а мягкого ласкового голубого цвета.
Даврон повернулся к девушке, и в его голосе зазвучали отчаянные нотки.
— Керис, есть один шанс, всего один. Но цена его высока. Она кивнула, сохраняя неестественное спокойствие:
— Говори.
— Я могу научить тебя пить леу. Ты знаешь, чем за это придется заплатить, однако леу исцеляет, если ею правильно воспользоваться.
Керис подняла руки:
— Даже это?
Даврон ожидал, что в ее голосе прозвучит горечь; вместо этого он был полон смеси иронии и боли. Перед ним встало нежеланное видение: Алисс. Алисс, с жалостью и отвращением отворачивающаяся от нищего на улице Эджлосса и подзывающая слугу, чтобы подать тому милостыню.
«Создатель, как мог я принять позолоту за настоящее золото?»
— Я предлагаю тебе только шанс. Может быть, ничего и не получится. Ты можешь привыкнуть к леу и ничего этим не добиться…
— А ты не мог бы?.. — начала она и остановилась.
— Мы оба знаем, что случится, если я к тебе прикоснусь, — мягко сказал Даврон. — Я никого не смог бы исцелить. Да и сомневаюсь, что даже Мелдор многого добился бы в таком… отчаянном положении. Однако ты сама можешь исцелить себя — изнутри, если возьмешься сразу же, пока перемены не стали необратимы с течением времени. — Он, не дрогнув, посмотрел на ее руки, а потом поднял глаза и взглянул в лицо Керис. — Что бы ты ни решила, решать придется тебе самой. Я люблю тебя, Керис. И буду любить, как бы ни выглядели твои руки.
Он прочел в ее глазах боль и желание и понял, что на его собственном лице написаны те же чувства. Невозможность обнять любимую разрывала ему сердце. Даврон нежно привлек Керис к себе, соблюдая осторожность — о, такую осторожность! — чтобы не притронуться к ее незащищенной одеждой коже, не прижать ее к себе слишком сильно, боясь, что руки его обожгут девушку даже сквозь ткань. Он позволил себе лишь слегка коснуться губами ее волос.
— Я люблю тебя, — повторил он, — но мне нечего тебе предложить. Ни дома, ни богатства, ни безопасности — только боль и смерть. Я даже не могу предложить тебе себя. И помни: меня нисколько не заботит, как выглядят твои руки. Я хочу только, чтобы ты выбрала то, что для тебя лучше.
Керис осторожно отстранилась.
— Сначала один вопрос: кому служит Мелдор? Даврон слегка запнулся, прежде чем ответить:
— Своей мечте. Всегда и везде он служит только своей мечте. Он верит, что ее послал ему Создатель.
Он ожидал, что Керис спросит: что же это за мечта? Однако она сказала:
— Ты в это веришь?
— Не знаю. Но я думаю, что его мечта лучше, чем действительность, которую предлагает церковь. Или это. — Даврон обвел рукой все, что их окружало.