И не станет никого ждать.
— Два, один. Внешняя стена отведена, ангар открыт. Выход разрешен.
Он уже держал в руках штурвал.
Тело челнока стронулось на стапелях со своего места, надвинулось на открытый проем выходного люка — большой, квадратный, черный, на блестящих стенах ангара вспыхнули красным светом цифры дистанции до габаритной штанги, находящейся сразу по ту сторону крейсера.
Поехал, поехал, поехал.
На экране ориентации, подобно соломинке на воде, покачивалось изображение красной шкалы показаний углов наклона, где — то в корме ожившего челнока, короткими голубыми вспышками, озаряли помещение ангара, дюзы двигателей.
Вышли — в черноте космоса горели немигающие звезды — яркие и большие. Габаритная штанга — стальная ферма, с пятью яркими, желтыми фонарями, проплыла мимо.
— Домой, — произнес спокойно Слог Тревон.
Клавишами на рукоятках штурвала Глак активировал ходовые двигатели. Раздался короткий звон сигнала.
— Ходовые включены. Мощность — 40 процентов, 45 процентов. Тяга по графику ускорения. К разгону не готов. Мощность 65 процентов….- компьютер сухо говорил с молчавшим Глаком.
Он чуть наклонился, посмотрел на черный ящичек у ног, улыбнулся. Свои нейтрализаторы Тревон и Скат оставили у входа в отсек.
Впрочем уже неважно.
Глак слегка потянул штурвал на себя — светящие шкалы показаний тяги двигателей на экране, качнулись, зеленые линии поползли по ним вверх…
Он уже отвел челнок от «Стрелы» на дистанцию разрешающую маневр и дал крен влево, вставая на заданный курс.
— К разгону готов.
Большим пальцем правой руки, Глак нажал на фиолетовую клавишу сверху правой рукоятки штурвала — челнок дрогнул, отозвался низким гулом включившихся ходовых двигателей.
Глагом вдруг овладело беспокойство, словно он что — то сейчас делал неправильно.
Он мотнул головой — прочь сомнения.
Вперед!
Появились перегрузки — тело медленно наливалось массой, тяжелели руки на штурвале, голова «липла» затылком к изголовнику кресла.
Чувства Глака обострились и его беспокойство неожиданно переросло во что — то большее, начало тяготеть над ним, росло, как снежный ком, обозначилось новыми оттенками переживаний, подобно бриллианту, показавшему свои многие грани.
В отсеке царило безмолвие и растущий гул.
Взгляд Глака замер на синем экране.
Беспокойство переродилось. Его чувства претерпевали пугающую метаморфозу, они менялись, усиливались, доходили до своего апогея, и уже казались ему чужими, навязанными.
Это была тоска.
Она пришла из мрака пришедшего в движение космоса, втекла в отсек, подобно удушающему газу — тяжелая как свинцовая плита, холоднее льда, впивающаяся в самое нутро человека, принесла с собой боль непонятных, чужих ему переживаний.
— Я — один.
Глак неожиданно для себя произнес это и даже не удивился — все было понятно и естественно, как если бы он всю свою жизнь жил с этими чувствами, мыслями и образами.
Бесконечная, пронзительная тоска овладела им.
— Я — один!
Сознание Глака раздвоилось само в себе. Одна его часть окунулась с головой в ужасы вечного мрака и одиночества, другая запаниковала, забила тревогу перед чем — то новым и чужим.
До его слуха донеслись слова Ветра Ската:
— Прыг, скок, прыг, скок, не могу найти носок.
Гул двигателей рос, приборная панель перед ним сверкала индикаторными огнями.
— Прыг, скок, прыг скок…
Глак зачарованно смотрел перед собой, и его взгляд различал появившиеся из ниоткуда, крошечные розовые искорки. Они просачивались сквозь панель управления, густели и тонкой светящейся пленкой, затягивали клавиши и экраны, ползли по штурвалу — призрачные, сверкающие мириадами искр, стремительные. И каждая такая искра была для Глака острой, как бритва, мыслью.
— Я — один. Так будет всегда.
Жаркая, душная тоска, и от этой тоски, цепенело тело и мысли, приковала его взгляд к розовым искоркам, заставляла прислушиваться к несущимся откуда — то чувствам — тяжелым, бушующим, чувствам, которые он не мог выразить словами.
Мягкий и громкий звук удара со стороны Ветра Ската.
Глак заставил себя повернуть голову вправо и увидел того.
Скат стоял на ногах перед пультом управления, крепко держась руками за боковые панели контрольного экрана — костяшки его пальцев побелели от напряжения. Ветер Скат стоял прямой, как палка, его нос превратился в сплющенный красный ком, верхняя губа завернулась во внутрь рта, и белый, ослепительно белый зуб, торчал из этой губы, пробив ее насквозь. Глак увидел, как красная кровь Ветра, толчками выталкиваемая из того, что когда — то было носом, текла по его подбородку, широким алым ручьем, спускалась на оголенную шею.