— Тебе надо отклониться в сторону. Море Забвения, это не то, что тебе нужно.
— А что мне нужно?
— Тебе нужна надежда. А ее у тебя нет.
— Я давно здесь. Этот штурвал, этот фрегат. Я привык идти вперед. Там моя цель.
— Ты не понимаешь. — Гость говорит спокойно, в его голосе звучит участие друга: — Ты не понимаешь. Твоя цель — надежда, а в смерти надежды нет. Там — ничто, там Море Забвения. Отклонись.
— В том шторме, есть моя надежда. Я знаю. Разве можно обрести ее, не дойдя до шторма? Разве можно обрести ее, не пройдя шторм? Ты поможешь мне. Ты мой друг.
— Там смерть.
Гость замолчал. Его лицо непроницаемо.
Он тоже молчит — прислушивается к тому, как шелестит в стальных парусах звездный ветер, смотрит на мертвенные отблески на металле палубы, это оставшееся далеко позади корабля Светило, догоняет его своим бледным светом, напоминает об утраченной гавани.
— Смерть не самое худшее. — Гость снова заговорил: — Ты останешься один, останешься без надежды. Это хуже всего. Я видел много миров, я был во многих гаванях. Я один.
— Я всю свою жизнь один. Мне уже не нужны гавани. Я хочу идти вперед. Не хочу сворачивать.
— Это упрямство. Что ты этим хочешь доказать? Кому? Шторм убьет тебя. Он убьет твою надежду. Все еще может стать лучше. Для тебя.
— В том шторме моя надежда.
— Ты не знаешь, что есть в том шторме, Джил.
Джил.
Он услышал это слово и потом, спустя несколько мгновений понял, что это его имя. Слово, когда — то обозначавшее его, слово из далекого прошлого, где были его дни и события.
Он не помнил о них.
Он не помнил своего имени.
— Меня зовут — Джил.
— Это твое имя.
— Странное имя. Я — Капитан. Я иду вперед.
— У твоего корабля есть имя?
Он чуть помедлил с ответом, сказал:
— Он — Корабль. Мой Корабль. Я его Капитан. У меня есть цель. У каждого должна быть цель. Без цели, я — ничто.
Подъем по волне прекратился, сменившись падением вниз, звезды метнулись вверх — яркие, неправдоподобные, размытая туманность справа, жирным, голубым пятном скрылась из поля зрения, ушла. Он потерял вес, тело словно перестало существовать, а державшие штурвал руки, сильнее сжали шлифованные рукоятки. Здесь всегда было так — вверх по волне, вниз по волне. Он вдыхал окружающий его эфир, и вместе с ним вдыхал запах ожидания и покоя. Стальные паруса фрегата, звонко звенели под налетевшим звездным ветром, прогнулись, напряглись на носу корабля стальные тросы, и там — во тьме метался, из направленного вперед, качающегося на низкой надстройке палубы, яркий свет атомного фонаря. На леерных ограждениях вдоль бортов, заблестели ртутью крошечные капли гелия, впереди по кусу ближе и отчетливее виделись длинные, изогнутые молнии.
Его железный парусник — закованный в броню фрегат, рубит перед собой тонкое пространство, острым, черным носом.
Граница шторма приближалась к нему, а за ней, за дрожащей от вспышек злой зари, дымкой простиралось куда — то в неизвестность, Море Забвения.
Он смотрел перед собой, но видел все вокруг — звезды над головой, Гостя, раскуривающего свою алмазную трубку, и ставшее крошечным Светило — позади корабля. Здесь это было нормальным, здесь не могло быть по — другому.
Корабль падал по волне, уносился в черную бездну.
Вперед.
Вперед.
Туда, где полыхает, волнуется пространство.
Как будто его ждут там, как будто у него нет другого пути.
Гость повернул к нему свое темное лицо, произнес:
— Еще есть возможность изменить судьбу. Ты веришь мне?
— Ты — друг. Друг не может солгать.
— Ты должен мне поверить. И тогда обретешь свою гавань. Я дам тебе новую надежду. Без прошлого.
— Нет. Это не моя надежда.
Сол не спал.
Сол боялся и не хотел спать.
Он сидел один, в погруженной в полумрак кают — компании, за длинным, пустым столом и бессмысленно смотрел на вино в графине. Его тошнило. И еще была боль — ноющая, тупая, она тянула, что — то под его левыми ребрами, не проходила уже давно, изводила, не давала отдохнуть от себя.
Сол ни о чем не думал, он просто сидел и смотрел.
На графин.
В нем, подобно противному вареву, переливались смешанные, назойливые чувства — страх, ожидание и тоска. Иногда он принимался раскачиваться в своем кресле из стороны в сторону, как игрушечный зверек — вправо, влево, минуту, пять, десять… От этих движений ему как будто становилось легче, он словно отвлекал свое тело от боли, а себя от чувств. А еще его мучили судороги лица, ими свело губы и щеки Сола, и растирая их ладонями, он пытался вернуть лицу чувствительность. Иногда это удавалось сделать — судороги ненадолго отступали, чтобы вскоре вернуться, сковать, обезобразить.