Там на экране была смерть.
Смерть умерла.
В рубке говорил монотонный голос корабля:
— Открыть бомболюк. До сброса ракеты двадцать секунд. Восемнадцать, семнадцать, шестнадцать…
Ускоритель!
Он вспомнил, что следует делать. Это было похоже на блеклый огонек в темноте — ты ничего не видишь вокруг себя, но уже знаешь, куда следует идти, знаешь направление.
Его руки легли на ручки джойстиков, щелкнули зажимы фиксаторов перчаток.
— До начала маневра на уклонение…
Память лениво открывала ему реальность — скупо, частично.
Где — то очень далеко, на грани восприятия, играла сейчас тихая музыка, настолько тихая, что не возможно было различить ее мелодию, только редкие, самые громкие аккорды доходили до его сознания.
— Девять, восемь, семь, шесть…
— Убей его, Джил, убей его!
— Я вспомнил, — он говорит тихо: — Ни один корабль не достиг до цели…
— Сброс ракеты!
Указательным пальцем правой руки он вдавил желтую, круглую кнопку у самого зажима перчатки, и обеими руками потянул рукоятки тяги на себя — аккуратно, не спеша, как привык за многие годы пилотирования.
Звуки тревоги смолкли, сменившись тихим, низким гулом заполнившим все помещение рубки, и одновременно его тело начало наливаться массой, становясь тяжелее.
Крейсер быстро увеличивал скорость — огромный космолет, разгонялся для решающего броска, и где — то позади его кормы — бушевало, ревело ослепительное, атомное пламя ускорителей, вытягивалось, с каждой секундой становилось длиннее, злее, ярче, как хвост железной кометы.
Голос корабля:
— Ракета в ангаре.
Он смотрит на черный круг на потускневшем экране, слышит голос человека слева.
— Сбрасывай…
Гул растет, как грохот приближающейся лавины.
— Двадцать четыре, двадцать три…
Он прислушивается к своим чувствам, пытается разгадать их значение, тяжесть сдавливает грудь, но он произносит:
— Не верю. Никто к нему не подошел…
Он видит перед собой цель.
Цель перед ним — черная, бесчувственная, немая.
— Семь, шесть, пять…
— Все!
— Ракета в ангаре! — Голос в пространстве рубки — сухой и низкий, сказал и умолк.
Но он медлит.
Он не решил.
Тянет рукоятки на себя, наливает корабль массой.
— Джил, — хрипит тот, что слева от него: — Сбрасывай ее!
И вдруг экран озарился — черный круг на нем вспыхнул огненным шаром, забился в бешеных молниях, длинных, протянутых вперед, словно чудовищные, уродливые руки, вспучился пузырями световых вспышек.
И пришла боль — жгучая, до отчаяния, до хрипа, до тошноты. Она ударила по нему смесью дикого отчаяния и ужаса, разломила его голову на сотни частей, залила кровью глотку.
Он закашлялся — красные липкие брызги вылетели изо рта, покрыли панель управления перед ним и, борясь с наступающим беспамятством, он хрипло произнес:
— Притворщик…
— Убе-е-е-ей!… Сбрасывай ракету!
Повернув голову он увидел, как сидящий в кресле слева, неуклюже просунул правую руку за поручень своего кресла, вынимает ее, и в этой его руке, сверкнул металлом черный, увесистый пистолет.
— Сбрасывай эту чертову ракету!
— Он лжец, — улыбка появляется на его окровавленных губах: — Значит все они живы! Они живы! Он — притворщик…
— Сбрасывай…
Пистолет вываливается из руки человека, с тяжелым стуком, тонущем в растущем реве ускорителя падает на пол. Человек старается расстегнуть ремни безопасности, и когда ему это удается, тянется вниз к пистолету, рычит хрипло, неразборчиво.
— Ты не понимаешь, — он отворачивается от него, морщится от боли, но в его гримасе видна торжествующая улыбка: — Он — лжец! Я не дам ему уйти…
Мерцающий розовым светом сквозь стены и пол, просачивается в пилотскую рубку призрачный туман, покрывает стойки пульта управления, висит в воздухе и в нем вспыхивают яркие, ярче ламп индикаторов, пронзительно синие звездочки — плывут, источают из себя тонкие лучи. Розовый туман наползает, несет в себе боль и забвение, кричит от большего ужаса.
Он смотрит на экран, сильнее тянет рукоятки управления тягой на себя и не видит, как человек слева, переваливается через поручень своего кресла, тянется к уползающему под силой инерции пистолету, пальцы его руки дрожат и растопырены, он перевешивается и вываливается из кресла, падает вниз головой, и крича, размазывая по полу кровавые пятна, катится к выходу из рубки.
Что — то рвется у него в груди — резко, душно, он чувствует, как слюна смешанная с кровью течет по подбородку, покрывая шею теплым. Боль раскаленными иглами колет все тело, и его руки, лежащие на рифленых рукоятках, немеют, слабеют.