Теперь уже приходилось задумываться и о прозаической стороне офицерской службы: о приобретении обмундирования, обзаведении нужной для будущей жизни посудой и тому подобными вещами.
Выходившего в полк кадета снабжали мундиром от казны. Но давали лишь один комплект, так что один и тот же мундир приходилось носить повсюду — и в пир, и в мир, поэтому он довольно быстро обтрепывался, да и материя, из которой он шился, бывала далеко не лучшего качества.
Белья тоже выдавали один комплект. Поэтому белье да и многие другие мелочи приходилось покупать.
Кому же не на что было все это купить, тех выручал Бобров. Он все свое жалованье тратил на выходное приданое для бедняков: три перемены белья, две серебряные столовые ложки и четыре чайные.
— Когда товарищ зайдет, чтобы было у тебя чем дать щей хлебнуть, — приговаривал он, — а к чаю могут зайти двое и трое, так вот, чтобы было чем…
Приданое от Боброва принимали без обиды, потому что знали — от чистого сердца дает.
Кто мог, обмундировывались целиком за свой счет. Но обмундирование стоило дорого, и счастливцев, щеголявших в ладно пригнанных мундирах и тонких, но теплых шинелях, приходилось на выпуск один-два человека.
Кадет выпускали в разные роды войск: и в пехоту, и в кавалерию, и в артиллерию, и в инженерные войска, рассудив, куда кто более достоин и к чему проявляет склонность.
За год, за два до выпуска кадеты уже выбирали, куда они пойдут, и в соответствии с этим учились, потому что назначение зависело от успехов в тех или иных науках.
Наиболее подготовленных определяли в конную артиллерию. Чтобы добиться этого назначения, приходилось последние два-три года много и серьезно учиться. Рылеев рассчитывал, что по своим успехам он может быть артиллеристом, и поэтому, думая об экипировке, составил перечень обмундирования конноартиллерийского офицера.
О боже! Как много нужно всего, чтобы обмундироваться!
Мундирный кафтан, или попросту называемый мундир, темно-зеленого сукна (сукно, конечно, хорошего качества), двубортный, с пуговицами красной меди, с светло-оранжевой тесьмой-басоном по воротнику. Мундирных кафтанов требовалось иметь по крайней мере два.
Сюртук для ношения вне службы.
Трое форменных панталон того же темно-зеленого сукна, что и мундир, с пришитыми кожаными крагами, застегивающимися на шесть медных пуговиц.
Жилетки для поддевания под мундир — три, для разной погоды.
Рейтузы для верховой езды с кожаной нашивкой — леей на заду.
Шинель со стоячим воротником. Шинель, кроме того, важно у кого шить, ибо умелый, а потому дорогой портной, не нарушая положенных форм, создавал произведение искусства, а обычный делал шинель, похожую на армяк.
Шарф офицерский — для не имеющих георгиевских наград — полагался с серебряной нитью.
Кивер в конной артиллерии отличался от прочих большим развалом кверху и выгнутостью с боков. Герб на кивере — медный — двуглавый орел, сидящий на двух перекрещенных пушках. Султан — черный, волосяной, кишкеты — витые шнуры, опоясывающие кивер, — серебряные.
Конфедератка для летнего учебного строя, тулуп для зимы, сапоги…
Не говоря уж о лошади и полном комплекте сбруи…
Но даже если лошадь пока взять казенную, обмундирование будет стоить не менее полутора тысяч.
Рылеев понимал, что матушка дать ему таких денег не в силах. Остается обратиться к отцу.
Правда, отец уже три года не отвечал на его письма, но Рылеев знал, что он жив-здоров, служит в той же должности управляющего украинскими имениями княгини Голицыной и живет в своем доме в Киеве.
В последний раз отец приходил в корпус навестить сына с приятелем-генералом, много и громко говорил, от него пахло вином. Рылееву, не избалованному отцовскими посещениями, тот день очень запомнился. Было это три года назад. Более отец, если и приезжал в Петербург, в корпусе не появлялся.
Но тогда Рылеев, наоборот, думал, что теперь-то он часто будет видеть отца.
Федор Андреевич подробно расспросил сына про занятия, какие у него баллы, что какой учитель спрашивал, какие книги сын читал, и когда узнал, что сын учится хорошо и большой охотник до книг и даже потратил на покупку книг деньги, что подарил ему на пасху маменькин благодетель Петр Федорович Малютин, то сказал с большим жаром:
— Учись, сын. Ученье — свет, неученье — тьма. Я ничего не пожалею для этого, никаких денег. Вот тебе десять рублей на книги. Больше с собой нет. Я ужо пришлю из гостиницы. Ты пиши о своих нуждах. На баловство ни копейки не получишь, а на дело — сколько надо, я не поскуплюсь…