— Ты должен знать только одно, — шептала она ему в ответ, — я не любила тебя, когда выходила, думала, что приношу в жертву семье свою молодость. Но я узнала твое сердце, я увидела твою искреннюю и отчаянную любовь, я поняла, как умеешь ты хранить заветы верности, данные под венцом. И сердце мое прикипело к твоему, их теперь разлучит одна только смерть…
Они еще шептались и шептались, целовались, и не могли наглядеться один на другого. Но вышел фельдъегерь, хмуро предложил садиться в кибитку. Медленно, стараясь продлить минуты их свидания, выходили из станции товарищи Фонвизина, медленно устраивались в повозках, гремели кандалами, заглушая слова их нежности и преданности.
Но все на свете имеет конец, кончилось и это короткое свидание, и Наталья Дмитриевна осталась одна у станционного крыльца, махая платком вдогонку. Слезы кипели в ее глазах, звенел колокольчик под дугой коренника, и тройка понеслась по зимней дороге, взметывая за собой тучи снега. Еще миг, и не стало видно кибитки, не слышно звона колокольчика, улеглась туча снежной пыли, и Наталья Дмитриевна осталась одна…
Ей пришлось пережить еще жестокую нервную горячку, скандалы и упреки отца и матери, горькое разочарование в родных и соседях, отвернувшихся от осужденного, — много всего последовало за этим кратким свиданием, но все шептала она про себя слова любви и его признания, и это поддерживало ее, укрепляло в ней силы и давало надежду, что Богу известно все о ее душе, что любовь их перетерпит все и останется чистейшей страницей во всей их жизни. Она любила его теперь, когда он стал ничем, когда его золотые эполеты сгорели в пламени дымного костра, она любила его теперь, когда нечем было ему отплатить ей за ее любовь и верность. Она любила его, своего постаревшего генерала, одетого в арестантский халат, с гремящими на ногах железами, отца своих детей. Брак стал для нее не успокаивающей колыбелью для любви, не тихой пристанью от невзгод внешней жизни. Любовь ее разгоралась все больше и больше. Она гордилась своим мужем, защищала с пеной у рта перед своими родными, знала, что бескорыстнее его, лучше и благороднее нет во всем свете…
Глава восьмая
Почти всю первую половину дороги в Сибирь Михаил Александрович ни на что не обращал внимания. Его спутники снова и снова спорили о том, стоило ли выходить на Сенатскую площадь, обвиняли князя Трубецкого в измене и предательстве, говорили, что он, согласившийся стать диктатором восставших, не выдержал своей роли, испугался и в самый решительный момент укрылся в доме своей тещи, графини Лаваль. Другие возражали, что и с Трубецким все дело кончилось бы точно так же, что там не хватало Пестеля, человека решительного, упорного и целеустремленного, что недаром царь казнил именно его, хотя в момент восстания его не только не было на Сенатской, а он уже был арестован…
Михаилу Александровичу не было дела ни до чего. Все стояло и стояло перед ним милое лицо Натальи, ее подернутые влагой слез огромные голубые глаза, ее нежные щеки, окрашенные легким румянцем, ее пухлые по-детски губы, и он ругал себя за то, что не успел как следует нацеловать эти губы и щеки и милые ее белоснежные руки и не успел наглядеться на прелестные голубые глаза. Как он жалел сейчас, что был всегда немного сдержан и холодноват, что всегда боялся этой огромной разницы в их возрасте и не слишком баловал и нежил свою Наталью. Он прекрасно понимал, что вышла она за него не по страстной любви, и хоть и дарила его вниманием и лаской, но только теперь, в дни горя и несчастья, познал он ее благородную, возвышенную и чуткую к беде душу. Он увидел, какой любовью и смирением проникнуты все ее помыслы, как любит она самое несчастье свое, как стремилась она и проникнуть в крепость, и быть вместе в самые горькие минуты. Никогда и не предполагал он в ней такой преданности и верности, такой еще молоденькой, едва двадцатилетней, никогда не понимал ее души, доступной лишь глубокому искреннему чувству преданности, верности и любви…
Ему казалось, что он всегда был немного эгоистом, что женился он по страстной любви, не слишком-то обращая внимания на ответное чувство, но теперь понял, что Бог соединил с ней недаром, что в горе увидел он, каким сокровищем вознаградил его Бог. Даже мать резко и, наверное, справедливо упрекала его за то, что он погубил будущность своих сыновей, что он восстал! И против кого — самодержца, царя, хотя его покорность и была основой трона… Она резко порицала его, жаловалась на то, что сын обманул ее ожидания, что некому теперь покоить ее старость. И был рад, что хоть Иван, младший брат, остался в доме, что ему, хоть и отдан под надзор полиции, разрешено заседать в суде, разрешено добиваться гражданских должностей. И он был уверен, что брат не оставит своими вниманием его сынов — двух крошек, которых родила ему Наталья…