По этому ли случаю или по простому человеколюбию, но полицмейстер Алексеев принял каторжников как самых дорогих гостей. В продолжение трех дней он угощал беспрерывно каторжан, вежливо и ласково обходился с ними, и позже они все вспоминали Алексеева и остались верны его памяти, так что по прошествии многих лет, уже получив амнистию и проезжая через Тобольск, они заходили к Алексееву, уже получившему отставку, и благодарили за давнишнее, много лет назад, гостеприимство.
Теперь уже частный пристав сопровождал их на дальнейшем пути, однако жандармы остались прежние, и никто не услышал от них плохого слова — они, чем могли, услужали каторжанам. Лошади сменились, и теперь это были уже не государственные, а обывательские, но Михаил Александрович купил повозку по сибирской дешевке, удобную, длинную и теплую, и процессия отправилась в путь до Иркутска. Запасся он и еще одним пуховым одеялом, и теперь сибирские морозы были не страшны узникам…
Как ни странно, путь их был достаточно комфортен для тех времен, а народ встречал узников настолько хлебосольно, как никогда не бывало в средней России. Тара, Ишим, Каинск, Колывань, Томск, Ачинск, Красноярск, Нижнеудинск — везде в этих городах их задаривали провизией, теплыми вещами…
В Каинске городничий Степанов, пожилой человек, пришел в гостиницу в сопровождении двух человек, тащивших огромную корзину с винами и съестными припасами. Он заставил непременно все это съесть и взять с собой, предложил им и деньги.
— Эти деньги, — сказал он, вынимая толстую кипу ассигнаций, — я нажил с грехом пополам, не совсем чисто, взятками. В наших должностях, господа, приходится много делать против совести. И не хотелось бы, да так уж заведено исстари. Возьмите эти деньги себе — на совести у меня сделается легче. Лучшего употребления я не могу сделать — семейства у меня нет. Право, избавьте меня от них — вы сделаете доброе дело…
Конечно же, узники отказались — их в достатке снабдили всем родственники и жены. Один только Басаргин вздохнул при виде денег, но и он скрепя сердце отказался взять их. Но, прощаясь со Степановым, все они искренне, от души пожали ему руку с горячей признательностью.
Где бы ни останавливались узники, приходили к ним чиновники. Сначала робели, не смели приступить, заговорить, но кончали всегда одним предложением услуг и изъявлением чувств. На станциях подходили этапные офицеры и тоже хотели помочь, а простой народ толпился вокруг повозок и, не смея подойти ближе, бросал в повозку медные деньги. Нищая старуха вошла к узникам в избу и, показывая несколько медных монет, сказала:
— Вот все, что у меня есть, возьмите это, батюшки, отцы родные, вам они нужнее, чем мне…
Невозможно было удержаться от слез при этих словах. Басаргин выбрал самую старую медную монету и положил себе в карман, со слезами благодаря оборванную старуху.
Здесь, в Сибири, жалели и ободряли «несчастных», как называли кандальников, каторжан, и помогали, чем только могли.
Сибирь поворачивалась к ним лицом добрым и простосердечным. Не глядела на вину, а глядела на муки и страдания и старалась облегчить, уменьшить боль и потери.
Однообразная снежная равнина да встречающиеся кое-где горки, по-сибирски увалы, густой лес, стоявший по сторонам дороги, повисшие лапы сосен, согнутые коркою снега, снег, снег, снег — все это скоро прискучило подвигавшимся, и они были бесконечно рады, что прибыли в Иркутск.
Поздним вечером подвезла их тройка к странному низкому приземистому длинному зданию, обнесенному тыном. Большая комната, в которую поместили всех четверых, не была опрятной, а вдоль стен устроены были широкие деревянные нары, грубо сколоченный стол да несколько табуретов составляли все убранство камеры. Но и эта нелепая обстановка не развеяла хорошего настроения узников. Они уже давно поняли, что Сибирь — красивый край, где люди живут вольнее, дельнее, нежели в средней полосе России, потому что не знали тут рабства. Здесь от человека требовалось только одно — что бы ни было в прошлой твоей жизни, забудь, работай, живи по совести, трудись и можешь стать или богачом или просто не знать беды и нужды. Крепкие трудолюбивые и обстоятельные крестьяне казались им и умнее, и даже образованнее крепостных помещичьих около Москвы и в больших русских деревнях.
Явился полицмейстер, распорядился сытным вкусным простым ужином, обходясь с узниками вежливо и достойно. А утром прибыл к ним еще и купец Кузнецов, расспрашивал о событиях на Сенатской площади, интересовался новостями в России и все старался хоть чем-то оказать помощь. Это уже вошло в обычай — приходили люди, хотели помочь, разговаривали…