Только здесь, в Иркутске, где узники пробыли больше недели, узнал наконец Михаил Александрович и все бывшие с ним кандальники о своей дальнейшей судьбе. Их велено было отправить в Читинский острог, наскоро приготовленный для участников Сенатского восстания, тоже деревянное здание, обнесенное тыном. В Читу приехал уже и человек, на многие годы ставший их попечителем и стражником, — генерал Лепарский. Многие из ранее отправленных узников уже там находились. Их собирали всех вместе, чтобы за каждым иметь хороший догляд…
Всю эту маленькую партию поручили казацкому сотнику. И это стало для узников лишней заботой — горький пьяница, сотник требовал, чтобы и «их превосходительства», иначе он и не называл разжалованных генералов, вместе с ним пили из большого бочонка водки, который он взял с собою в дорогу.
Однако скоро кончилась и водка, и дорожное путешествие узников. Темно и тихо было в Чите, когда туда въехали дорожные возки арестантов. Их сразу же провели в маленькое деревянное здание, в котором две комнаты, разделенные сенями, да небольшой закуток в самих сенях должны были принять больше десятка арестантов. Поручик, принявший их, обошелся с узниками довольно грубо, провел их в одну из комнат, перерыл все вещи, поставил у дверей караул и запер дверь.
Света никакого не было, лишь в крохотное оконце проблескивали отсветы от снега, ничем не накормили их здесь, и это вселило в них унылые мысли. Однако кое-как раздевшись, улеглись они спать в кандалах и верхней одежде и провели ночь, ворочаясь с боку на бок.
Но утром, лишь только часовой открыл замок на двери, в комнату вошли уже прибывшие раньше два брата Муравьевых, Иван Анненков, Свистунов, Завалишин, Торсон-моряк и два брата Крюковых…
Иван Анненков сразу же бросился к Михаилу Александровичу.
— Что Полина? — даже не поздоровавшись, рванулся он к Фонвизину. — Приедет ли, когда? Есть ли у нее разрешение на выезд?
Михаил Александрович успокоил его. Он старательно рассказал, как пробилась Полина Гебль к императору, как получила разрешение на выезд в Сибирь к Анненкову, — все, что сообщила ему Наталья.
Анненков, флегматичный обычно, тут не выдержал, он обнял Михаила Александровича и прижался к его плечу:
— Ах, вы спасли меня! Я уже и не знал, что думать! Никаких известий, никаких вестей. Но она приедет, о чудо, о восторг…
И, словно устыдясь своего взволнованного вида, наскоро прибавил:
— Простите, я словно забыл, что вы только что прибыли. Позвольте мне помочь вам…
Он рассказал о порядке житья здесь, в Читинском остроге, но каждую минуту прерывал себя новыми вопросами о Полине — было видно, что уже не хватает у него терпения дожидаться суженой…
Михаил Александрович с грустью подумал, что и он вот так же, с нетерпением будет ждать приезда Натальи, вот так же расспрашивать всех, кто еще недавно был в России, о ней, и каждое слово о ней будет для него благой вестью…
Каждые три дня прибывали и прибывали новые арестанты. Трое, четверо, а иногда и пятеро новых привозили вести из России, и теперь Михаил Александрович с нетерпением ждал каждого известия, каждого слова о жене. Иногда ему передавали пару слов от нее, иногда никто и не видел Наталью Дмитриевну, и все с большей грустью убеждался Фонвизин, что для него осталась одна только надежда — на приезд жены. Каждое слово о ней ловил он со страхом и болью, все хотел убедиться, что она жива и здорова, что дети не больны и что намерения ее приехать к нему не переменились.
Ночью, лежа на деревянных нарах, кое-как застеленных тощим тюфяком с соломой, и укрываясь одеялом, привезенным ею, он мечтал о том времени, когда увидит опять ее сияющие голубые глаза, вопьется губами в ее пухлый по-детски рот, как обоймет все ее белоснежное гладкое тело, расцелует ее бархатно-белые руки. Все его мысли, все его думы были только о ней, потому и не обращал он внимания на неудобства и неустройство быта каторжников.
А между тем прибыло уже более семидесяти новых арестантов, и их селили в тот же домик, в котором поместились и первые прибывшие. А потом отвели им другой, стоявший в противоположном конце селения.
Только в самом конце зимы у Фонвизина словно раскрылись глаза, и он стал примечать, как живут арестанты, какие разговоры ведут между собой и каким образом устроило правительство их быт…