Она надела свой черный чепец, черней платья. Нет, она не хотела принарядиться, пусть и Рундсброк знает, что отныне и навсегда черный цвет и только черный годится для нее.
Поначалу она не хотела принимать его, но мать так умоляла, так трогательно смотрела наливающимися слезами глазами, что она согласилась. И надо было проверить себя, вспомнить то состояние, которое было у нее в тот последний памятный вечер.
Капель все звонче стучала по сучьям деревьев и падала с крыши в почерневший уже весенний снег, и слегка набухали почки на вишенке, когда она вышла в комнату с большим камином и села в кресло, кинув на ноги теплый плед.
— Наташенька, — осторожно вошла Марья Павловна, — Эдуард Яковлевич просит разрешения войти…
Наталья Дмитриевна усмехнулась про себя. Словно лакей, возвещает она о прибытии важного гостя, настолько надеется, что Наталья Дмитриевна послушает ее совета.
Рундсброк вошел несколько смущенно, слегка сутулясь от волнения и предстоящего разговора. Он давно не видел Наталью Дмитриевну, и она показалась ему еще красивее, чем до болезни. Тонкая белая кожа ее лица словно бы попрозрачнела, стала бледной и болезненной, но сохранила свой снежный цвет, а пухлые губы так и остались такими же полудетскими, как и несколько лет назад. Черное платье и черный чепец оттеняли ее кожу, а глаза казались еще больше, чем до болезни. Она похудела, но это ее красило, под глазами появились мелкие морщинки, но это только придавало ей еще большую прелесть. Он давно ее не видел и теперь смотрел на нее, забыв произнести свои банальные комплименты, забыв о том, что нужно хотя бы поздороваться.
— Наталья Дмитриевна, — несколько погодя, произнес он, — так давно вас не видел…
Она спокойно смотрела на его все такое же ухоженное лицо, знаменитый гороховый сюртук, сидевший без единой складочки, его обтягивающие ноги узкие панталоны на штрипках, и белоснежный пикейный жилет, и высокие воротнички, подпиравшие свежие холеные бакенбарды, и круглый, чисто выбритый подбородок. Она слушала себя, что скажет ей сердце, как поведут себя руки и ноги, бросится ли кровь ей в лицо от одного только звука его голоса.
— Что же, постарела я? — спокойно спросила она. — Да вы проходите, присаживайтесь, неудобно стоять в дверях.
Он как будто встряхнулся, поборол смущение и подошел к креслу, стоявшему рядом.
— Вы похорошели, как будто и не было тяжелой болезни, — грустно улыбаясь, сказал он, — я ищу изменений в вашем лице и не нахожу их.
Он сидел с напряженной улыбкой и словно не знал, как начать разговор.
— Как ваша служба? — опять спокойно спросила она и сама удивилась, что не испытывает никаких чувств. Просто старый знакомый зашел проведать, что тут особенного. Сердце молчало, руки-ноги в порядке, бледное лицо не окрасилось румянцем — она это чувствовала и была удивлена. Как? Вот так проходят чувства и можно быть спокойной и приветливой и не скрывать в душе целую бурю, как было когда-то?
— Что служба, — сморщился он, — служим потихоньку…
И, словно бы решившись, начал тот разговор, ради которого пришел, ради которого ездил к ней чуть ли не каждый день.
— Наталья Дмитриевна, — начал он со слабой улыбкой и теплотой, такой необычной для него.
И остановился. Что он мог сказать ей? Что не может жить без нее? Что ее образ день и ночь стоит перед его глазами? Что он не мыслит своей жизни без нее? Но все это так пошло, так банально, такие слова он говорил когда-то так много и часто, что боялся теперь их повторения. Да и она внимательно слушала его, слегка наклоняя набок голову, в глазах ее была синяя глубина, и это сковывало его, не давало обычному красноречию развернуться во всей полноте.
А Наталья Дмитриевна вдруг увидела его глаза. Это был такой же взгляд, каким на нее смотрел тогда Иван Иванович Пущин, любящий, преданный, покорный.
Она едва не расхохоталась. Вот так штуки вытворяет жизнь! Ах, как она была влюблена в него тогда, девчонкой, как ждала его, как верила каждому его слову и комплименту, как страдала!
Тогда у него не было этого взгляда, но она почему-то вспомнила глаза Ивана Ивановича. И невольно взволновалась. Ах, какой это был нежный, преданный, любящий взгляд… Но он был так далеко, он вместе с мужем сослан, гражданская казнь была произведена и над ним. Но волнение, которое она испытала от взгляда Пущина, говорило ей, что чем-то соприкасаются их души…
Такой же взгляд у Рундсброка, но нет у нее волнения, не зажигает он, этот взгляд, в ее душе ответного стремления…