Кончилось тем, что он притащил ее с собой в карету, запихнул и велел везти в Аничков дворец. В карете он продолжал обнимать ее, искал свежие прелестные губки, но она змеей выворачивалась из его объятий, смеялась и говорила какие-то непонятные слова — вероятно, по-цыгански.
Он дошел до последней степени страсти, хотел было уже овладеть ею прямо в карете, но как-то так получилось, что до самого дворца он не смог этого сделать.
Распаленный и взволнованный этой встречей, он тащил ее по полутемной винтовой лестнице, распахнул дверь в опочивальню, служившую ему местом интимных встреч, и резко и грубо повернул ее к себе.
И тут услышал такой знакомый голос:
— Я так признательна вам, государь, что вы доставили меня домой!
Он в ужасе сорвал с нее маску. Перед ним стояла его любимая старшая дочка Мария Николаевна.
Щеки его пошли красными пятнами, а Машенька, как ни в чем не бывало, расхохоталась и убежала на свою половину…
— Ах, проказница, — приговаривал он сейчас, утром, глядя на свое холеное лицо и вспоминая свою страсть, которой он уже так давно не испытывал. Почти все дамы, которых он знал, а знал он очень много, были скованны с ним, никак не могли забыть, что он не просто мужчина, а государь, царь всея Руси, и не могли позволить себе таких шуточек, которые позволяла Маша вчера вечером. Да, его положение несколько особенное. Значит, и все другие молоденькие девушки, к которым он питал склонность, могут быть такими же, если бы его сан не останавливал их постоянно перед монаршей милостью или ужасным гневом…
Он не испытывал никакой нужды в женщинах. Самые красивые и самые молоденькие были ему доступны. Он только говорил одно слово адъютанту, и к вечеру приглянувшаяся особа уже была в его постели.
Супруга, если таковой случался, предупреждали о монаршей милости, жениха удаляли, а родителям прямо объявляли, что император заинтересовался их дочкой.
Боже мой, хоть бы один протестовал против такой монаршей милости! Все с готовностью соглашались не только уложить свое дитя в постель монарха, но и принять все меры, чтобы и дитя не сопротивлялось.
И все-таки никто из них не был так раскован и весел, не обладал таким изяществом и остроумием, как вчерашняя его пассия. Он опять покачал головой и рассмеялся. То-то будет счастлив мужчина, который будет обладать его дочкой! И он почувствовал укол ревности. Нет, пусть как можно дольше остается она во дворце, пусть как можно дольше не выходит замуж…
И опять скучными и пресными показались ему все его любовницы. Он отдавал им так мало внимания, брал их порой грубо, не особенно заботясь о нежности и ласке. Но зато не оставлял милостями. Родителей награждали, производили в высокие чины, дарили поместья и деньги, а самих девушек пристраивали очень выгодно и обязательно за придворных кавалеров, чтобы всегда иметь в запасе хорошенькое личико.
А уж когда приходила пора рожать, тут не находилось недостатка в желающих покрыть царский грех. Николай опять рассмеялся, вспоминая, как графиня Клейнмихель подкладывала себе на живот подушки, все больше и больше по мере приближения родов у царской пассии, и наконец объявляла, что она произвела на свет очередного мальчика или девочку. Граф Клейнмихель числился отцом пяти сыновей и трех дочерей, но ни к одному рождению из них не был причастен. Зато он владел тысячами душ крепостных, богатейшими имениями и был увешан орденами и чинами.
Николай никогда не позволял себе встречаться со своими внебрачными детьми. Уж слишком много их было, да и заботились о них — к чему было тревожить воображение младенцев или малышей мыслью о принадлежности к царской семье.
Как ни странно, императрица Александра Федоровна относилась ко всем связям мужа очень спокойно. После седьмых родов в 1832 году врачи запретили ей дальнейшее деторождение, и она очень любезно пристраивала обесчещенных девушек за выгодные партии.
Она понимала, что разрешая таким образом свои семейные отношения, она не портила жизнь скандалами и ревностью, и знала, что все его связи на стороне ничего не значат в их семье. Он продолжал нежно и бережно относиться к жене, был прекрасным отцом и любящим семьянином, и этого ей было достаточно.
Она понимала, что любовные связи его не играют в его жизни определяющей роли. Он всегда был занят, он всегда работал, жизнь его только разнообразилась балами, маскарадами и приемами, на которых он и бывал едва часок. Но восемнадцать часов в сутки работал ее муж.