Николай даже не удивился, он наслышан был о прозорливости Серафима и его чудесах и потому, ни слова не говоря, поднялся и пошел по длинному приземистому зданию монастыря в самый дальний его угол.
Небольшая дверь из простых деревянных плах закрывала келью.
Николай остановился и словно призадумался — что ждет его за этой дверью, кого увидит он там — Александра или кого-то слишком похожего на него…
Он робко и боязливо приотворил дверь. Затянутая черным сукном небольшая комната казалась пустой, но перед распятием из черного дерева, висевшим в углу, заметил он коленопреклоненного человека. Голова его, лысая, голая, отблескивала в свете лампады и небольших витых свечей, стоявших перед распятием в простом жестяном шандале. Человек не поднялся, ничем не показал, что слышит присутствие кого-то…
Николай осторожно приблизился.
Человек земно поклонился распятому Иисусу, перекрестился широким крестом и поднялся с колен.
Высокий и статный, в простой черной рясе, он был почти одного роста с царем. Слегка повернувшись к Николаю, он обратил к нему лицо, обрамленное полуседой длинной бородой. Николай едва не вскрикнул. Перед ним стоял Александр, его брат, но почти неузнаваемо изменившийся.
— Рад видеть тебя, государь, — тихо сказал Александр.
Николай непроизвольно шагнул вперед и стиснул Александра в объятиях.
— Рад видеть тебя, государь, — снова по-французски повторил Александр, — не думал, что посетишь простого монаха в его черной келье…
Он жестом указал Николаю на место на широкой деревянной скамье, стоявшей у стены, и сам присел перед небольшим столиком с молитвенником и священными книгами.
Николай присел.
— Зачем ты это сделал, брат, — тихо сказал он, — зачем?
— Разве плохое что я удумал? — так же тихо ответил Александр, слегка наклонив голову к плечу. Даже эту привычку — слегка наклонять голову к плечу — узнал он, — Александр был туговат на одно ухо, потому и склонял голову.
— Зачем ты это сделал, брат? — снова так же тихо спросил. — Не могу понять, объясни…
— Доживешь до моих годов, потянешь воз, сил не станет, надломишься, — Александр говорил тихо, словно шелестел, но Николай узнавал и этот родной голос.
— Но ведь ты бы мог уйти открыто, жить частным человеком, и тогда не было бы всей этой смуты, не заставил бы меня Бог палить из пушек по собственным солдатам…
— Так надо было! Видение мне было, — все так же тихо прошелестел голос Александра. — И теперь я — послушник Феодор, в миру Федор Кузьмич, не помнящий родства. Никто и ничто — так мне на роду было написано. Из первых стал последним…
Николай все смотрел и смотрел в знакомое до боли лицо и ничего не мог сказать. Его завораживала некая властность и кротость брата.
— Но ты ведь понимаешь, как ты опасен, — просто начал он, — ты же понимаешь, что твоим именем могут воспользоваться, как воспользовались именем Константина. И опять кровь, и опять смута…
— Ничего такого не будет, — кротко ответил Александр, — я — никто и никакая не помеха царскому трону…
— Прости, брат, но ты опасен для государства, ты — живое лицо императора Александра. Я не хочу другой смуты, слишком пережил я страшное время бунта. Я не хочу никого больше расстреливать из пушек…
Он смотрел, как сумрачно нахмурилось лицо брата, как удрученно сдвинулись его седые брови.
— Железная маска? — полувопросительно сказал Александр. — Твоя воля, государь, твое слово — закон. Что скажешь, все сделаю…
Николай встал.
— Я не знаю твоих мотивов, я не понимаю твоего стремления уйти, — начал было он.
— Я молюсь, чтобы Господь простил мне мой страшный грех, молюсь за всю нашу семью, за всю нашу династию. Я хочу, чтобы Господь простил…
Николай начал раздражаться. Сомнения и терзания души были ему неведомы, и он не понимал брата.
Он вынул из нагрудного кармана военного мундира маленькую коробочку.
— Здесь всего две пилюли. Одной хватит за глаза, — спокойно сказал он, — знаешь, что такое государство, знаешь, что такое власть, знаешь, что такое спокойствие и стабильность царствования. Не мне тебе говорить об этом. Я оставляю тебе эти пилюли. Молниеносно и без боли. Прости, брат, но ты сам все понимаешь…
Он подошел к Александру.
— Обнимемся, брат, — тихо сказал он. — Прощай и пойми меня…
Так же крепко, как и при встрече, он обнял Александра, прослезился и выскочил из кельи…
Не оглядываясь на монастырь, не слушая прощальных псалмов монахов, Николай выехал за ворота и пустился к полку, вернулся к делам, так удачно им начатым. Он больше не думал о брате, он знал, что тот все понимает, и в подобной ситуации поступил бы точно так же…