Из письма княгини вижу, что ты не терял времени и, несмотря на прошлогоднюю болезнь, пропасть наделал. Может быть, когда-нибудь и увижу твою работу…
Мы живем здесь по-прежнему — то есть так же уединенно. Я продолжаю заниматься теми же предметами, которыми любил заниматься в Петровском (по цензурным соображениям он не мог говорить, что это философские и политические изыскания), иногда очень пристально, иногда — лениво. Это у меня в характере, но, впрочем, мало бываю без дела. Жена также не бывает праздною и в свободное время от болезни или читает, или работает, или рисует виньетки для писем к детям. К несчастию, болезненные припадки часто ее посещают и сопровождаются теми же страхами, что и в Петровском, хотя и не в столь сильной степени. Если бы не убеждение, что здешнее место и климат ей решительно не подходят и вредны, то мы жили бы здесь довольно покойно…
В книгах мы по сие время не нуждались и по временам получали от Семена Григорьевича Краснокутского новости — между прочим, есть хорошенькие повести Бальзака, которых мы прежде не читали. Русские журналы здесь также получаются. Не понимаю, отчего не получили мы книги, о которых давно уведомляла нас княгиня Екатерина Ивановна. Французские книги доставлены к нам от Нарышкиных…
Прости, мой друг, мысленно тебя обнимаю, всем сердцем преданный тебе М. Фонвизин.
Крестников и крестниц моих расцелуй за меня, а Нонушке поцелуй ручку…»
И опять из письма другу:
«Мы приехали в Тобольск шестого августа, друг мой Иван Дмитриевич. Я полагаю, что тебе давно известно о переводе нас сюда из Красноярска. Но зимою не решились ехать по нездоровью Натальи, отложили до мая. Тут получили известие о кончине Дмитрия Акимовича (отца Натальи Дмитриевны), которое так огорчило жену, что она занемогла серьезно, и мы день за днем прожили в Красноярске до половины июля. Мы там обжились, и нам было не худо, так что мы с сожалением оставили город, в котором покойно провели три года. Здесь пугает нас климат, который, по словам жителей, очень нездоров.
Приехав в Тобольск, нашел я множество писем и из одного от детей узнал, что ты подарил им глобус твоей работы. Вот собственные слова Миши (старшего сына): «Иван Дмитриевич Якушкин прислал нам глобус, им самим сделанный, с подробным описанием. Видно, что это стоило ему больших трудов, ибо сделан очень хорошо».
Это известие мне было чрезвычайно приятно, и я был тронут твоим вниманием.
В Петровском заводе все по-прежнему и ничего чрезвычайного не случилось. При новом коменданте перемен никаких не последовало, и порядок, заведенный Лепарским Станиславом Романовичем, не изменился. Муравьевы живут в Урике — не так давно имели мы от них известия. Ты, я думаю, знаешь, что Никите Михайловичу угрожало большое несчастье, которое, однако, благодаря Богу, миновалось — нынешнею весною Нонушка была в большой опасности, и Вольф почти за нее отчаивался. От слишком быстрого развития, и телесного, и умственного, у нее едва не сделалась сухотка, и дитя совсем истлевало. Никита Михайлович был, говорят, в ужасном состоянии, он видел и постигал опасность, но Вольф ее удачно лечил, и она в июне была уже вне опасности. Слава Богу!
Я слышал здесь, что твое здоровье не совсем удовлетворительно. У нас здесь есть хороший медик — Юлий Иванович Штубендорф, который не откажет в помощи и советах. А дозволение приехать в Тобольск ты можешь получить от генерал-губернатора, которому высочайше разрешено за болезнию позволять нашим приезжать в губернский город для излечения. Подумай об этом! Как бы ты нас всех этим обрадовал!»
Но лечиться сюда, в Тобольск, приехал не Иван Дмитриевич Якушкин, а старый друг и товарищ Фонвизина Иван Иванович Пущин…