А у Фонвизиных появился в Тобольске круг общения. Приехали сюда на поселение Анненковы, и Наталья Дмитриевна со слезами встретила свою любимую подругу, у которой была посаженной матерью на такой необычной тюремной свадьбе. Они так подружились, что и дня не могли провести друг без друга. Здесь же были и Александр Муравьев с женой, и потому теперь уже не чувствовали себя Фонвизины одинокими.
Хлебосольный и гостеприимный дом Фонвизиных умещал многочисленных гостей, воспитанниц. Обедали и ужинали весело, вкусно. Михаил Александрович так поднаторел в искусстве кулинарии, что не позволял никому вмешиваться в кухонные дела и все повара его проходили у него строгую выучку…
Михаил Знаменский, сын тобольского протоиерея Степана Яковлевича Знаменского, с любовью вспоминал потом о чудесной семье Фонвизиных.
«С того времени, как я начал помнить себя, и до 23 лет я был с ними. И если теперь подлость, низость и взятки болезненно действуют на меня, то этим я обязан лицам, о которых всегда говорю с почтением и любовью.
Мы всегда жили бедно, и Фонвизины старались помочь нам чем могли. Помню, отца в это время перевели на службу в Ялуторовск, и отцу не хотелось отрывать моего старшего брата Колю от наладившегося учения. Тогда Фонвизины предложили взять Колю на воспитание. Отец согласился.
Наталья Дмитриевна долго говорила с отцом. Потом позвали брата Колю. Велели ему одеться, и он уехал с Натальей Дмитриевной. Возвратился он вечером, запыхавшись.
— Вы уезжаете в Ялуторовск, — говорил он торопливо, — я же остаюсь. Буду жить у Натальи Дмитриевны. У них дом большой, сад, цветы, книги с картинками. В одной книге они все нарисованы — Михаил Александрович тележку везет, тачку, а вблизи — солдаты с ружьями…
Коля принес хороших сладких конфет в узелке и поделился с нами».
Фонвизины устроили потом Колю в казанскую семинарию…
Они много работали в это время. Ночью и рано утром Наталья Дмитриевна писала свои заметки, а потом трудилась в разведенном ею саду. А Михаил Александрович написал в Тобольске свои «Записки» и целый ряд работ — «О крепостном состоянии земледельцев в России», где доказал, что, уничтожая крепостное право, необходимо обеспечить крестьян землей, продолжал свои труды по коммунизму и фурьеризму, разбирал новейшие общественные движения.
Все им было интересно, всеми трудами занимались с радостью…
Молодежь тянулась к ним. И большой дом Фонвизиных всегда заполнен был говором и смехом.
В Тобольск переехали и Францевы — бывший исправник Енисейска стал здесь прокурором, не уехал по назначению, только чтобы дочка его, Машенька, продолжила свое образование и воспитание у Фонвизиных. И каждый свободный час она проводила в беседах с супругами, а в загородных прогулках и пикниках на реке стала первой помощницей Натальи Дмитриевны.
Сильно тосковала Наталья Дмитриевна по России, тосковала по своим сыновьям, которых она так и не видела с их малолетства. Письма от них, их рассказы на бумаге, их далекие голоса не могли заменить ей живых детей…
Но нет-нет да и вспоминался ей такой горький, такой полный преданности взгляд Ивана Ивановича. И она всегда хотела знать, где он, что с ним, как переносит он каторгу и ссылку, и когда услышала, что Михаил Александрович предложил ему приехать в Тобольск, вдруг покраснела, как девушка, прихватила рукой забившееся сердце и поскорее вышла из комнаты.
«Вчера получил я положительные сведения о том, — писал Фонвизин Пущину в Туринск, — что генерал-губернатор изъявил желание на то, чтобы вы, любезный друг Иван Иванович, приехали в Тобольск на лечение. Но чтобы получить формальное дозволение на это, вам необходимо будет отнестись с просьбою к господину управляющему губернией, председателю Николаю Петровичу Соловьеву о представлении его сиятельству, что болезнь ваша требует непременно врачебных пособий, которых вы в Туринске иметь не можете, и об исходатайствовании вам дозволения прибыть в губернский город. При письме вашем вы приложите свидетельство ваше о болезни вашей от городового или уездного врача. Оно необходимо. Николай Петрович представит вашу просьбу князю. И если вы поспешите присылкою сюда этих бумаг, то недели через три я буду иметь удовольствие обнять вас в Тобольске…»
Пущин не замедлил с бумагами.
Ему все думалось, что действительно болезнь погнала его в Тобольск. Сердце его было действительно слишком беспокойным — то билось так, что приходилось придерживать его рукой, то отдавало в лопатку и локоть сильной ноющей болью, то чудилось, что его прокололи острой длинной иглой. Но еще больше желалось ему увидеть Наталью Дмитриевну, снова отметить про себя лучистый ее взгляд, приласкать глазами ее бархатную белоснежную кожу, услышать ее тихий милый голос, ее негромкий смех, как будто воркующий голубь испускает звуки любви. Он так хотел ее увидеть, как будто не было стольких лет разлуки, стольких лет неизвестности. Что знал он в продолжение всех этих лет? Что она то здорова, то больна, а появились ли на ее чистом высоком лбу морщинки, есть ли возле сияющих глаз гусиные лапки, постарела и погрузнела ли она? Он стремился к ней всей душой, но знал, что и словом не обмолвится о своих чувствах…