— Олечка, — обратилась она к дочке Анненковых, — поговори с человеком, у тебя все еще не хватает практики в языке…
Она немножко лукавила. Полина, или Прасковья Егоровна, как стали звать Анненкову, не учила дочку французскому — он и так был ей родной.
— А почему вы вышли из леса, как будто леший или домовой, — спросила Оля, миловидная девочка уже четырнадцати лет. Она нимало не смущалась под взглядом старика.
— А я хожу, брожу по лесу, ищу травы, корешки всякие, на птичек гляжу, — глуховатым голосом начал старик, — красиво убрал землю Господь…
— Я смотрю на вас, — медленно заговорила Наталья Дмитриевна, — и мне кажется, что я где-то и когда-то видела вас. Только было это очень давно и вовсе не здесь…
Она смотрела на старика, и ей действительно казалось, что она знает его, надо только напрячь память, порыться в ее залежах, и вспомнится. Но нет, не могла вспомнить…
— А вы тоже из ссыльных? — спросила она. Он молча кивнул головой.
— И в кандалах ходили? — опять по-французски спросила она.
— И это было, — он кивал головой. Лицо его, свежее, белокожее, немного покрасневшее под загаром, было очень красиво. Большие голубые глаза щурились от близорукости, седая длинная борода и седые же волнистые волосы по краям обширной лысины обрамляли его лицо, словно рамой.
— Вы очень красивый человек, — медленно сказала Наталья Дмитриевна, — наверно, многие женщины любили вас…
Старик усмехнулся и пожал плечами.
— Из наших? Из декабристов? — спросила и Жозефина.
Он молча покачал головой.
И тут словно прорвало какую-то плотину — Наталья Дмитриевна начала рассказывать о восстании, о заключении лучшей части дворянского общества в крепость, о женщинах, последовавших в Сибирь за мужьями, о тягостных годах казематов, где жили они в тюремных камерах…
Она говорила долго.
И видела, как лицо старика словно покрывается паутиной грусти и сожаления, видела, что вся история декабристов глубоко трогает и волнует его сердце.
— Простите, заболтала я вас, — наконец сказала она, взглянув на глаза странного старика.
Он медленно поднялся, отвесил низкий поклон, а потом сказал своим глуховатым, едва слышным голосом:
— Благодарствуйте за хлеб-соль. Помогай вам Бог…
Еще миг, и белая его рубаха замелькала между медовыми стволами сосен, а потом и вовсе растворилась в глубине леса…
Он шел по лесу, а в памяти его стояло простое русское лицо женщины, и он видел, сколько горя она перенесла, и видел, сколько еще придется ей перенести. Он мог бы сказать ей, какие утраты и горести ожидают ее, мог бы рассказать ей всю ее судьбу — он теперь ясно видел людей. Но ничего не сказал. Зачем? Придет день, и она загорюет, а раньше пусть живет минутной радостью…
Вслед ему, вдогонку она крикнула:
— Простите, как хоть зовут вас, мы, такие бессовестные, даже и не спросили?
Он повернулся из зеленой рамы леса и тихо ответил:
— Федор Кузьмич я, бродяга…
И исчез…
— Пора и нам, — сказала Наталья Дмитриевна.
— А мы в самом деле поедем в Ялуторовск, — полюбопытствовала Оля, — или вы это сказали просто так?
— Отчего же нет? — удивилась Наталья Дмитриевна. — А что, не хотите? Если не хотите, поедем домой…
Но и Оля и Жозефина дружно запротестовали, хотелось продлить это ощущение праздника, удивительного ощущения простора и шири и лесной разнотравной сумрачности.
К вечеру они уже были в Ялуторовске.
На встречу с тобольскими изгнанницами сбежалась вся Ялуторовская республика. Наталья Дмитриевна сердечно расцеловалась с Иваном Дмитриевичем Якушкиным, все таким же суховатым и слегка только поседевшим и с нетерпением ждала Ивана Ивановича Пущина. Смугловатое его лицо озарилось такой ясной и теплой улыбкой, что она почувствовала незамутненную ничем радость. Темно-русые его волосы слегка поредели, а брови украсились несколькими седыми нитями, но карие его глаза глядели на нее с прежней чистой, ясной любовью. И этот взгляд словно приподнял ее опять над постылой обыденностью, придал ей силы и оживление, которых давно уже не испытывала она в своем тобольском уединении.
За чаем, накрытым в доме Якушкина, разговаривали шумно, ни о чем, восторгались встречей и смелостью Натальи Дмитриевны, рассуждали о последствиях, которые могли произойти от ее фантастического шага…
Наталья Дмитриевна рассказала о встрече, которая так внезапно произошла у них в лесу.
— Представьте, выходит из лесу старик с огромным лбом, ясными чистыми голубыми огромными глазами, с седой длинной бородой, весь белый, как лунь, в белом балахоне каком-то. Поразил он меня не тем, что живет и странствует в таежной глуши, а тем больше, что прекрасно говорит по-французски и немецки и выговор у него прелестный…