За рекой расстилались поля, чернел вдалеке кромкой лес, бродили на пастбище коровы, и зелень полей, убранные скошенные нивы радовали глаз. Он так давно уже не был в деревне. У него в Марьине и в Дугине не было этого простора и шири, и теперь он невольно залюбовался и отдался весь неспешному течению мыслей и бесцельному созерцанию…
— Здравствуйте, Михаил Александрович, — внезапно раздался над ним ясный тихий голос, — я вас сразу узнала…
Он оглянулся и застыл в недоумении. Он не знал эту девушку. Тоненькая, стройная, в глухом темном платье с узкой полоской белых кружев у самой шеи, с такими же кружевными манжетами на длинных, закрывающих руки рукавах, в темном чепце, отделанном тонкими полосками белых кружев, она показалась ему существом не из этого мира. Все кругом дышит жарой и негой, а напряженное лицо девушки с большими, немного навыкате голубыми глазами, темными тенями ресниц, круглыми, дугами прочерченными над глазами бровями, пухлым розовым ртом и чистыми, залитыми свежим румянцем щеками выдавало в ней настоящую красавицу.
— Простите, — смущенно забормотал он, — не имею чести…
Он встал и недоуменно глядел на девушку. Должно быть, какая-нибудь гувернантка Наташи, племянницы, раз одета так не по жаре, в таком строгом платье.
— Дядя Миша, — вдруг улыбнулась она, — да разве вы меня не вспомните? Наташа я, племянница ваша двоюродная…
— Нет, Наташа, — забормотал он. — Да как же, ведь я помню тебя, вас, — смешался он, — такой вот девочкой…
Ему припомнилась смешливая девчонка, которую он видел много лет назад.
— Ой, дядя Миша, да ведь мне уж стукнуло семнадцать, — быстро проговорила она. — И я знала, что вы сегодня приедете, только мне в церковь надо было. А по пути васильков вот набрала…
Она почему-то сунула ему в руки целый сноп синих, остро пахнущих травой и свежестью васильков, и он недоуменно взял их и не знал, что делать с ними — положить на скамейку или держать в руках…
— Наташа, не могу опомниться, то вот девочка, то вот такая красавица, — все бормотал он.
— Уж вы скажете, Михаил Александрович, — застеснялась она. — Какая же я красавица, в таком вот виде…
Он глядел и глядел на нее и не помнил себя. Красавица стояла перед ним.
— Садись, Наташа, — заволновался он и поправился: — садитесь…
Она присела рядом с ним и заговорила спокойно и умиротворенно:
— Когда я смотрю на этот простор, и желтые поля, и зеленые луга, и этот черный лес там, вдалеке, у меня на душе словно светлее делается. Дал же нам Господь эту красоту, но мы чаще всего проходим мимо и не видим, как прекрасно обустроил Бог нашу землю…
Он изумленно, сбоку, взглянул на нее. Какие странные мысли у этой молоденькой, такой хорошенькой девушки, как будто она прожила на земле больше, чем он.
— Да, — поддакнул он, не умея выразить мудрости ее мыслей, — мы часто проходим мимо…
Уже давно не испытывал он такого смятения и такого волнения, как теперь. Вот она сидит рядом, и ему хорошо, и не хочется нарушать ничем этот покой и умиротворенность, и этот свет в душе ничем не затенить.
Ему хотелось бы молчать и молчать и сидеть с ней рядом, но она повернула к нему свое чистое гладкое, светящееся молодостью и живостью лицо и сказала:
— Но батюшка и матушка ждут нас к обеду…
И он одернул себя. Она — его родня, пусть дальняя, двоюродная племянница. И нечего заглядываться на молоденьких девушек. И кроме того, он приехал сюда по делам, и разговор с Дмитрием Акимовичем не предвещал ничего хорошего…
— Прошу вас, — он встал, галантно протянул ей руку, и она, улыбаясь его светскости, церемонно поблагодарила его и просунула пальчики под его локоть. Ему так и хотелось прижать их теснее, почувствовать тепло и свежесть, но он не решился и держал руку в неловком и напряженном положении.
Они шли по тенистой аллее, и солнце проблескивало сквозь ветви и падало на их лица то ажурной кромкой тени, то ярким световым пятном.
Переодеваясь к обеду в парадный свой мундир, Михаил Александрович словно не видел себя в зеркале. Так и стояла перед его взором тоненькая стройная фигура в простеньком черном платьице, наглухо закрывающем высокую точеную шею, доходящем почти до подбородка. Такая красавица, и в таком платье, мелькнуло у него…
Они уже сидели за большим, накрытым крахмально-торчащей скатертью столом. Отец, мать, Наташа. Она не переоделась к обеду. Все то же черное платье с тоненький каемочкой ажурных кружев, только чепец сменила на более светлый и открытый, так что стали видны пепельные ее волосы, разложенные на прямой пробор.