И странно, когда приехал Рундсброк, она встретила его визит так спокойно, как будто и не была охвачена лихорадкой во все свои встречи с ним.
Он присел в кресло, вытянул длинные ноги в полосатых панталонах и блестящих лаковых башмаках и заговорил вкрадчиво и весело:
— Вы уже давно подумали и решили, что не стоит терять такого удобного случая. Вы меня любите, я вижу это по вашим глазам, вы удивительная красавица, я влюбился в вас с одного взгляда. Прошу вас, дайте мне вашу руку, мое сердце исходит от любви и нежности…
Она взглянула на него как будто из туманной дали, как будто все, совсем недавно происходящее с ней, ей просто приснилось…
— Да, — с дрожью в голосе сказала она, — я любила вас, но не теперь, а тогда, когда вы только появились у нас в деревне. В Давыдове, — со значением произнесла она…
— Да, я помню, это было Давыдово, — с недоумением произнес он. Слово это как будто застряло у него в горле. — И вы любили меня…
— Но вы сказали мне, что приедете поутру…
— Да, да, я сказал, я все помню, — он смотрел на нее и невольно восторгался ее глубокими синими глазами и темными полукружиями бровей и легкими тенями ресниц.
— Я мечтаю только об одном, — невпопад, хрипло проговорил он, — прижать вас к себе, целовать ваш прелестный чувственный рот, ласкать и гладить вашу белоснежную кожу…
— Вы обещали приехать, но не приехали, — продолжала она, словно не слышала его слов.
— Да, было что-то, задержавшее меня, — небрежно ответил он.
А ей вспомнилось, как несколько дней она страдала, как она ждала его приезда, как потом увидела его с этой курицей в пятнах, «сорочьим лицом»…
— Почему вы не приехали тогда? — спросила она.
— Право, не знаю, — опять небрежно ответил он.
— Я любила вас тогда, я, быть может, люблю вас и теперь, но я, к сожалению, поняла вашу натуру…
Он удивленно глядел на нее.
В ее выпуклых голубых глазах словно промелькнула тень, их глубина стала синей, и он готов был броситься в эту глубину…
— Теперь я замужем, — твердо сказала она, — мы можем быть только друзьями, но любить вас я не могу…
Он опешил.
Кто и когда из женщин отказывался от него, слыша такие его слова?
— Из такого ничтожного пустяка? Из-за того, что я не приехал к вам тогда? — изумленно спросил он.
— У меня семья, — еще тверже сказала она, — у меня есть муж, которого я люблю и уважаю, и я не хочу доставить ему ни одной неприятной минуты…
Этот старикан, хотел было возразить он, но вовремя прикусил язык.
— Но вы позволите мне приезжать к вам и хоть изредка говорить о своей нежной любви? — осторожно спросил он.
— Нет, в этом нет необходимости — мы и так видимся на всех раутах. А дома я прикажу не принимать вас, — она с улыбкой глядела на него.
Когда он ушел, она упала головой на подушку кушетки и зарыдала в голос. И это ради него она так страдала, и это из-за него она чуть было не стала монашкой, и это из-за него должна она теперь носить на темени своей головы черный крест, резко выделяющийся среди ее пепельных волос?
И опять оделась Наталья Дмитриевна в свое черное глухое платье и нацепила черный чепец, словно облеклась в траур по первой умершей любви.
В постели, ложась рядом с Михаилом Александровичем, она с волнением ждала, когда затрепещет ее сердце, когда кровь бросится к щекам и заставит дрожать руки. Она прижималась к большому и теплому телу мужа, обвивала руками его голову, целовала и ждала, ждала трепета и страсти. Теплое тело его согревало ее, ей было тепло, уютно, покойно. Но не было страсти, не было сердечного трепета. Спокойная супружеская жизнь заволакивала ее своей рутиной, тихие радости упорядоченных отношений вносили в ее существование скуку и странную глухую тоску. Нет, она не могла бы сказать, что не любила мужа, но рассудком, разумом отмечала она его доброту и нежность, его горячность и трогательную заботливость. Но страсти не было. И она уже думала, что так и должно быть, что именно такой бывает семейная идиллия. Генерал баловал ее, все готов был сделать по ее слову, но и он понимал, что не разжег в ней истинной любви. Тихое мирное и бесцветное существование успокаивало его, и ему казалось, что они — идеальная семейная пара…
Она покорилась этому тихому супружескому счастью и, когда услышала, как колотится и стучит в стенки ее живота еще не рожденный малыш, сказала себе: