— Родства не помнит, — сообщил подбежавший Волконский, — зовут Федор Кузьмич…
— Пусть возьмут в госпиталь, — приказал царь и пошел дальше, не оборачиваясь больше на странного нищего.
Тяжело пыхтевший толстяк Волконский не заметил ничего — иначе сразу же сказал бы, как похож на царя этот нищий…
Дома он долго раздумывал над странной встречей, но ничего не сказал ни Елизавете, никому из придворных…
Ласковая южная осень продолжала быть теплой и сухой и обещала еще много дней этой тихой сухости и теплоты.
Он поехал на пять дней в Землю Войска Донского, побывал на смотрах казаков, удивился правильной их посадке и выправке, снова с наслаждением оглядывал стройные ряды кавалерии, но мысль о странном нищем не выходила у него из головы.
Он занимался за своим письменным столом, вернувшись во дворец, как в комнате, где он писал, стало темно. Туча возвещала дождь, и притом такой дождь, что мог быть и с градом. Уж слишком черная накатилась.
Александр позвонил в бронзовый колокольчик, тут же отворилась дверь, камердинер Анисимов показался в проеме.
— Света, — коротко приказал Александр.
Анисимов внес свечи, два канделябра о семи свечах.
Крупные капли дождя барабанили по стеклам…
Император сидел и писал не отрываясь…
Анисимов неслышно появился сбоку стола.
Александр недоуменно поднял голову.
— Что тебе? — спросил он.
— Свечи убрать, — кивнул на горящие все еще огоньки, померкшие при ярком солнечном свете. Дождь кончился, и опять ярко засветило солнце.
— Пусть, — сказал государь.
— А нехорошо, — возразил Анисимов, — худая примета, солнцем при свечах сидеть — только при покойнике так…
Александр взглянул на старого слугу, улыбнулся и сказал:
— Коли худая примета, уноси…
20 октября император собрался в Крым. Императрице он объяснил, что едет купить домик — он намерен выйти в отставку и жить частным человеком только с нею вдвоем…
Она промолчала.
Он взял с собою Дибича, баронета Виллие, доктора Тарасова и полковника Саломку.
Мариуполь и менонитская колония на реке Молочной, Гурзуф, Никитский сад — все было красиво и необычно для Александра. А приехав в Ореанду, он словно бы прибыл к себе домой — дворец и парк, спуск к морю и жестколистые пальмы — все это приводило Александра в веселое расположение духа и заставляло мечтать о том времени, когда он отречется от трона и поселится здесь, в Крыму, в этом дворце. Он уже купил у графа Кушелева-Безбородко этот дом и окрестности в Ореанде.
— Вот уголок, я искал его в целой Европе, — говорил он словно бы самому себе, — здесь буду я жить частным человеком, здесь никому и в голову не придет заставить меня служить… Двадцать пять лет — даже солдату дают отставку по прошествии двадцати пяти лет…
Придворные то слышали его, то часть слов словно бы пропадала — как будто император говорил только для себя…
— Князь, — улыбаясь, сказал он Волконскому, — будешь у меня библиотекарем, когда я выйду в отставку и поселюсь здесь?
— Заскучаете, государь, — отрезвил его Волконский…
А ведь он прав, подумал Александр, разве смогу я жить привольной растительной жизнью, не трудиться душой, не просить у Бога снисхождения и милости, не добыть их для всего моего рода, для потомков Романовых?
Кавалькада всадников то и дело показывалась на крутых горных дорогах, проезжала отвесными тропами, углублялась в заросшие ежевикой леса и снова выезжала на простор междугорных долин…
Байдары — еще одна остановка по пути, там уже ждал экипаж и обед. Но он отослал обед в Севастополь, а сам в коляске с одним только Дибичем проехал в Балаклаву, где позавтракал у командира греческого батальона Равальота…
Отсюда ему вздумалось проследовать до места, откуда шла дорога в Георгиевский монастырь.
На перекрестке дорог его ждал с лошадью фельдъегерь Годефроа.
Александр приказал всем сопровождавшим его торопиться в Севастополь, а сам в сопровождении одного только татарина поехал в Георгиевский монастырь. Свита, недоумевая, покатила дальше в Севастополь и стала ждать императора.
Георгиевский монастырь произвел на императора неизгладимое впечатление. Каменные мешки-кельи, каменные молельни, скрытые в лесу, суровые и отрешенные лица монахов, долгие и пронзительные молебствия составляли жизнь этих тружеников и людей, посвятивших себя Богу. Их простая речь, немногословная и наполненная просветлением, подействовала на Александра, как бальзам на ноющую душу…
— Так бы и мне, — вдруг подумалось ему.