— Господа, — первым начал Николай, привстав в кресле, а затем и начиная расхаживать по своему кабинету, — я собрал вас для того, чтобы мы могли посоветоваться. Дело в том, что старший наш брат, дай Бог ему еще долгих лет жизни, заверил меня, что мне надлежит наследовать отцовский престол. Константин, как вы знаете, женился не по доброму согласию нашей семьи, и семья поставила ему условие — отречься от престола, буде он все-таки женится на низкородной Грудьзинской. Он выполнил условия семьи — отрекся от престола, а его воля и воля Александра записаны в духовном завещании императора. Буде он почиет в бозе, не дай Господи, прошу вас уважать мои права на отцовский престол…
И Воинов, и Милорадович с изумлением смотрели на Николая. Бледные его губы тряслись от волнения, а в глазах стояло решительное выражение воли…
Первым опомнился Милорадович…
— Ваше сиятельство, — мягко начал он, — я прошу вас принять во внимание законы Российского государства. По закону, изданному вашим батюшкой, только старший сын в семье может наследовать трон. Никто не видел отречения великого князя Константина, никто об этом не знает. Император Александр не обнародовал манифест об отречении. Ни народ, ни войско не знают об этом. Если император Александр хотел, чтобы после его кончины вы, великий князь Николай, наследовали отцовский престол, он должен был бы объявить всенародно свою волю, согласие на нее великого князя Константина. Коль скоро ни государя самого, ни великого князя Константина нет в столице и никто не знает об отречении великого князя Константина, то и народ и войско всё припишут измене и быть бунту, гвардия в таком случае откажется принять присягу и неминуемо последует возмущение…
Он говорил долго, и постепенно возмущение охватывало Николая — он прекрасно понимал, что Милорадович прав, что со стороны Александра было действительно очень нехорошо по отношению к Николаю не обнародовать ни свою волю, ни отречение Константина. Если он теперь заявит свои права на престол, все сочтут это беззаконием и действительно может выйти возмущение…
Суждения здравы, но каково ему сейчас, обладая всеми правами, он будет вынужден принести их в жертву какой-то законности, на блюдечке с голубой каемочкой преподнести престол Константину…
Но делать нечего, перед такими здравыми суждениями остается только смириться. Константин должен сам приехать в Петербург, сам подтвердить свое отречение, сам утвердить в правах Николая. Без этого восхождение на трон Николая будет выглядеть как узурпаторство. И как бы страстно ни желал он трона, но обстоятельства ставят его в дикое и дурацкое положение…
— Что ж, — тихо сжав зубы, едва выговорил он, — я полагаю, что вы правы. Нельзя не согласиться со столь разумными доводами…
Они говорили так, как будто бы Александр уже умер. Но он был еще жив, и Николай дал себе слово, если выздоровеет император, добиться, чтобы его вступление на престол было законным…
Два дня провел Николай в тревоге и ожидании, однако распорядился перевезти семью в Зимний дворец и занял апартаменты Константина. Он еще не решался занять кабинет Александра, ему все еще не верилось, что придется взойти на престол, минуя Константина.
Он отправил пакет Александру с просьбой обнародовать отречение Константина, обнародовать положение его, Николая. Однако пакет пришел слишком поздно — Дибич и Волконский сообщили в Варшаву, а затем и в Петербург о кончине императора…
Константин все продолжал сидеть запершись, не впуская к себе никого, кроме Иоанны и Михаила. С Михаилом он давал себе волю, ругательски ругал Россию, дикие нравы помещиков, то и дело зловеще спохватывался, не идут ли убивать его, Константина, то и дело заставлял пробовать еду и кофе то Иоанну, то Михаила, даже камердинеров отправил в дальние покои, и ходил по комнатам, крепко-накрепко запертым, бледный и дрожащий.
— Нет, они отравят меня или, хуже того, задушат моим же шарфом, как задушили батюшку, — бормотал он. — Я спал, я ничего не знал в ту ночь, а оказывается, все уже было сговорено, сам брат дал согласие… Он дал согласие и теперь царствует, переступил через батюшку, добился трона… Нет, мне ваш такой трон не надобен, я желаю жить частным человеком и не бояться, что каждую минуту могут убить, отравить, задушить…
Он все бормотал и бормотал, и жене пришлось усадить его в кресло, положить руки ему на голову и успокоительно говорить ласковые слова. Она-то была бы не прочь выйти в русские императрицы. Была же Екатерина первая всего лишь портомойкой, а она все-таки дочь трактирщика…