Николай понимал, что положение его смутно и непрочно. Теперь предстояла вторичная присяга, и даже не присяга, а переприсяга, и ему смутно чувствовалось, что не все пройдет спокойно. Насколько удобнее было бы, если бы Константин сам приехал и публично отрекся, и тогда принять власть было бы законно, удобно и просто. Еще раз послал он к Константину своего адъютанта Лазаревича. Лазаревич вернулся 5 декабря. Решительно во всем отказал Константин своему младшему брату: он не хотел ехать в Петербург, не хотел принимать власть, но не хотел и подписывать нового отречения — достаточно прежде написано, упрямо твердил он.
12 декабря приехал в столицу последний курьер от Константина. И опять Константин решительно во всем отказал брату…
В тот же день от Дибича из Таганрога прискакал полковник Фредерике. Он привез пакет, в котором содержались сведения о разветвленном заговоре внутри страны и о результатах расследования, которое велось уже с августа двадцать пятого года…
Николай бросился к бумагам Александра. Он нашел объемистый пакет с доносами Шервуда, Майбороды и других об обширном и разветвленном заговоре, о тайных обществах Северном и Южном. Не только гвардейские части в столице, но и офицеры Южной армии оказались вовлечены в разветвленную и покрывшую всю армию сеть заговора. Это Александр считал, что созданные тайные общества — только разговоры, раздумья о конституции, четыре года он не давал хода доносам. Николай пришел в ужас, только бросив беглый взгляд на эти бумаги. Он понял, что дело шло о давнишнем, хорошо организованном заговоре, который распространился на всю империю — от Петербурга до Москвы и до второй армии в Бессарабии.
Ноги всегда отказывали Николаю в самые трудные моменты в жизни. Отказали и здесь, он в ужасе поднял на Дибича глаза. Как теперь поступить, ждать ли все еще доброго желания Константина или действовать, не теряя ни минуты?
В тот же день Николаю передали письмо поручика Ростовцева. «Умоляю, заклинаю вас, не принимайте престола… Против вас должно таиться возмущение, оно вспыхнет при новой присяге…»
Серые глаза Николая как будто побелели. Тревога, опасность, возмущение — он отступит? Никогда…
Он вызвал Милорадовича. Вручив ему манифест, все бумаги, он назначил присягу на 14 декабря. Сперанский был вызван доработать текст манифеста, начатый Карамзиным и так не понравившийся новому, еще не вступившему на должность императору. Государственный совет вечером 13 декабря утвердил все решения императора.
Тем же вечером Николай написал письмо Волконскому, сопровождавшему гроб с телом Александра:
«Завтра я или буду мертв или буду государем…»
И снова бросился к матери:
— Матушка, благослови меня, я иду на тяжелое дело…
Она сняла со стены образ Богородицы, осенила вставшего на колени Николая крестным знамением, дала поцеловать ему образ Богоматери, потом поцеловала его в голову и заплакала:
— Благословляю тебя, сын мой! Царствуй с Богом!
Глубоко тронутый, он поднялся с колен, приложился к ее все еще твердой полной руке и отправился царствовать…
Глава вторая
Расположенное в сорока верстах от Москвы подмосковное имение Фонвизиных почти не пострадало от нашествия французов. Правда, погорели крестьянские избенки, вырублены были фруктовые сады и вишенники, но господский дом уцелел и требовал только относительного ремонта. Зато и построен он был по моде восемнадцатого века — с низкими и темными залами и крохотными прихожими, теснейшими службами и прокопченной людской, сводчатыми потолками в столовой и винтовыми лестницами, крутыми и опасными. Наталья Дмитриевна то и дело опасалась, что Митенька, только что научившийся ходить, а иногда еще и заменяющий неуверенные движения на дрожащих ножках ползанием по полу на четвереньках, попадет в разверстые прогалы между лестничными балясинами, а то и вовсе упадет с высоты второго этажа, ничем не огороженного.
Ей не нравилось Крюково, она тосковала по Давыдову, его тенистому парку и дальней синей кромке леса, пестрым лугам и разнотравью вокруг господского дома. Здесь, в Крюкове, тоже все было ухожено, но эта ухоженность была другой — голые дорожки подъездов к дому и редкие кусты жасмина и смородины в крохотном саду да пруд, выкопанный перед самым домом и вечно зарастающий камышом, затянутый зеленой ряской и тиной. Рук не хватало, чтобы чистить его, а речки поблизости не было — она отстояла на несколько верст.