Иван Пущин и среди лицеистов, привыкших проводить время в приятных удовольствиях, отличался серьезностью и усидчивостью и избрал для себя полем деятельности юстицию…
Она любила и разговаривать с Иваном Ивановичем — у него на все ее вопросы были ответы основательные и неординарные, он просто и понятно объяснял ей такие вещи, которые даже Михаил Александрович не всегда мог втолковать.
Словом, она была очень рада приезду гостя, поспешила приказать накрывать стол для чая, распорядилась поставить лошадей в конюшню и вообще занялась хозяйственными хлопотами, в то время как Иван Иванович и Михаил Александрович переглянулись и оба, не сговариваясь, прошли в кабинет Фонвизина…
— Приехал знакомый твой, Митьков, — сказал Иван Иванович, усаживаясь в плетеное кресло, стоящее сбоку письменного стола, — просил поклон передать, да и встретиться не мешало бы…
— Не видел его с заграничных походов, — задумчиво сказал Михаил Александрович, — теперь в Москве он?
— Да, и рассказывает, как в Петербурге действуют. Набрали много новых, приняли и кое-кого из сановитых…
Михаил Александрович покачал головой.
— Ни к чему это, такая растяжка на всю Россию, — заметил он недовольно. — Где третий, там, говорят, и предатель найдется.
— Да про тайное общество только глухой не слышал, — отозвался Иван Иванович, — надобно и нам тряхнуть стариной, что ж сиднем сидеть…
Михаил Александрович только улыбнулся. Он понимал, что Пущин приехал неспроста, что опять зовет его к деятельности, тем более что обстановка в стране располагает к собраниям, заседаниям, разговорам.
Но он не успел ответить ничего, как дверь кабинета растворилась и Наталья Дмитриевна, нимало не смущаясь серьезным разговором мужчин, вбежала раскрасневшаяся, счастливая, ведя за ручку чистенького, наново умытого Митеньку в нарядной рубашечке.
— Иван Иванович, поглядите на нас, — гордо сказала она, и Иван Ивановичу пришлось встать и начать восторгаться действительно красивым годовалым парнишкой.
Наталья Дмитриевна пригласила их к столу, и скоро разговор серьезный перешел к другим делам и заботам. Михаил Александрович рассказывал о том, какие нововведения заканчивает он в усадьбе, как думает обустроить крестьян, и Иван Иванович внимательно слушал друга…
Так они и не успели поговорить…
Но на следующий же день Михаил Александрович поехал в Москву, сославшись на хозяйственные заботы…
А Наталья Дмитриевна все думала о том, как они прощались с Иваном Ивановичем Пущиным.
Они все вышли провожать его. Михаил Александрович в своем военном мундире без всяких отличий, в высоких сапогах, с непокрытой головой стоял возле возка Ивана Ивановича и печально покачивал головой. Оба обнялись, расцеловались. Потом Иван Иванович шагнул к Наталье Дмитриевне. Она держала за руку Митеньку и свободную руку подала Пущину. Он бережно подложил свою твердую широкую ладонь под ее узкую руку, поднес к губам и прижался на мгновение.
Она вдруг почувствовала такое смятение в груди, жар залил ей щеки, и от смущения, стыда она не знала, что делать и что говорить.
Он поднял голову, взглянул на нее — взгляд этот был таким многоговорящим, таким красноречивым, что Наталья Дмитриевна смешалась, едва выговорила вдруг непослушными губами:
— С Богом, Иван Иванович!
Он грустно улыбнулся ей, нахлобучил на голову фуражку и, не оглянувшись, даже не поцеловав малыша, вскарабкался в возок…
Они еще долго стояли и смотрели, как поднимается пыль за стареньким скромным возком, махали руками. А Наталья Дмитриевна придерживала рукой свое сердце, словно оно хотело выпрыгнуть из груди…
Она долго потом волновалась, все вспоминала этот тревожный и любящий взгляд, не могла прийти в себя от удивления и говорила себе:
— Не может быть, не может быть…
Но в глубине души подозревала, что Иван Иванович смотрел так на нее неспроста. Она подходила к зеркалу. Оттуда смотрела на нее чужая ей женщина с яркими выпуклыми голубыми глазами, в глубине которых таилась синяя тень, с пухлыми, почти детскими губами, с такой ослепительной кожей, что жемчужины, вдетые в уши, терялись на ее фоне.