Но едва все участники разработали свой план, как тут же поняли не только его нереальность, а просто смехотворность. Никто из совещавшихся не принадлежал к войскам, кроме адъютанта Шереметева, никто не смог бы поднять войска…
Они обсудили положение еще раз, увидели, что план их безнадежен, обречен на провал, и решили отложить обсуждение до завтра…
А наутро в Москву приехал представитель нового царя Николая Е. Комаровский с известием о событиях 14 декабря, о подавлении бунта пушками, о гибели тысяч людей. Приказ царя гласил — привести всю Москву к присяге…
В тот же день все войска, расположенные в Москве и ее окрестностях, присягнули на верность новому императору Николаю Павловичу…
Снова совещались, снова высказывались различные предположения. Вечером 20 декабря услышали новое предложение от никому не известного Муханова — убить нового царя…
Предложение было так безумно и по предприятию и по способу его, что все подавленно молчали, никто даже не возражал…
В последний раз собирались участники тайного общества, существовавшего 10 лет в Москве. Почти все участники выступления 14 декабря уже были арестованы, сидели в крепости… Теперь надо было ждать арестов и в Москве…
Михаил Александрович вернулся в Крюково совершенно подавленный всеми происшедшими событиями…
Он пересказал новости жене, занялся разбором и сжиганием бумаг, опасных для него. Она помогала ему молча, без слез и стонов.
— Я с тобой всегда, — обняла она его.
Он поцеловал ее, мрачно улыбнулся…
3 января 1826 года председатель Следственной комиссии военный министр А. И. Татищев приказал московскому генерал-губернатору Д. В. Голицыну:
«По воле государя императора покорнейше прошу Ваше сиятельство приказать немедленно взять под арест живущего в Московской губернии отставного генерал-майора Фонвизина…»
Последние две недели Наталья Дмитриевна провела в страшной тревоге. Впервые поняла она, как привязана к мужу, как он дорог ей, этот добрый и честный человек, бескорыстно и без всяких видов присоединившийся к людям, желающим отечеству улучшения. Она потихоньку собирала деньги, теплые вещи. Собирая их, она вдруг почувствовала знакомое недомогание, а потом и первый толчок в стенку живота. Она поняла, что опять беременна, и с грустью подумала, что этот, второй ребенок совсем некстати. Михаил Александрович не скрыл от нее ничего — предупредил, что может быть арестован, хотя вряд ли может произойти что-то слишком уж опасное — ну вышлют в деревню, так он и так живет в ней, ну лишат орденов и звания, так это тоже пустяки — за чинами он никогда не гнался…
Но за его смущенной и неловкой улыбкой она угадывала сильное беспокойство и понимала, что он просто успокаивает ее. Ночами она почти не спала, прислушиваясь к звонам колокольчиков на дороге.
Она почернела и подурнела и хотела, чтобы скорей уж кончилось это тягостное время ожидания и неопределенности, скорей бы уж все пришло к своему концу…
И все-таки все произошло неожиданно.
Она улыбалась, наблюдая, как Матрена, ее старая няня, кормит кашкой поздоровевшего за лето Митеньку, как он капризно отворачивается от протянутой ложки и надувает губы, брызгая кашей кругом.
— Ах ты, бесстыдник, — уговаривала его Матрена, — так-то ты слушаешься, так-то ты почитаешь матушку и батюшку…
Митенька продолжал свое. Наталья Дмитриевна уже хотела было сказать, чтобы Матрена перестала кормить мальчишку — не хочет, нечего пичкать, захочет — сам запросит…
Звяканье колокольцев она услышала уже тогда, когда тройка остановилась у самого крыльца.
Она побледнела, прижала руки к груди…
В прихожей послышались шаги, в столовую медленно вошел брат Михаила Александровича Иван Александрович. С ним были еще двое незнакомых ей офицеров.
Михаил Александрович поднялся от стола, перевел глаза на людей, стоящих за братом…
— Мы за тобой, — с усилием произнес Иван Александрович, — по делам надо, в Москву…
— Сию минуту, только оденусь, — спокойно ответил генерал.
— Что такое, зачем? — заволновалась и вскочила со своего стула Екатерина Михайловна, — по такой погоде да по морозу, какие дела? И что это значит?
— Успокойтесь, маман, — спокойно проговорил Михаил Александрович, — вы же видите, брат приехал, раз говорит, что надо в Москву, значит, необходимо поехать по делам. И люди ждут…
В минуты сильной опасности он всегда был собран, спокоен и всем своим видом показывал, что оснований для беспокойства нет.
Он поднялся наверх, переоделся из домашнего платья в военный мундир со всеми орденами и регалиями, с золотыми эполетами на плечах, а внизу уже натянул широкую и просторную шинель.