Она стояла и смотрела на ледяные поля Невы, на черные фигурки горожан, перебирающихся на другую сторону реки, на черные черточки деревьев и ровную линию набережной, словно вмерзшей в лед.
Что обещает ей эта ледяная столица, сколько горя и страданий придется ей перенести здесь, сколько верст истоптать вокруг крепости, где томится ее муж?
Она не думала о себе, она знала, что вынесет все, что бы ни послала ей судьба. Она уже давно казнила себя за то счастье и радость, которые испытала, принеся в мир своего первенца. А ведь обет ее так и остался неотмеченным, и кто знает, что должно вытерпеть ей, клятвопреступнице? Крест на ее голове так и растет черным и смешивается с ее пепельными волосами, когда она заплетает косу, но резко отличается, едва она начинает расчесывать свои густые, уже давно отросшие волосы…
Она всматривалась и всматривалась в синеющий сумрак над холодным северным городом, видела только белый полог, укрывший его, мрачный и унылый, видела черные проплешины выдернутых из земли домов и деревьев страшным наводнением прошлого года, присыпанные сверху мелкой снежной крупой, но выступающие из-под покрова мрачными пятнами. Она стояла и смотрела на этот город, в который попала волею судьбы, и ни о чем не думала. Только человеку с розовыми очками на глазах мог показаться красивым этот город, выросший на болотистых берегах, замерзающий под холодным низким небом, прикрытый шапками снежных сугробов и прикатанный людскими ногами и лошадиными копытами.
Она подняла взгляд к небу и не узнала его. Словно гигантские волны заходили по всему небосводу. Белесые столбы мертвенного цвета переливались и переходили один в другой, растворяясь неслышно в сумраке холодного неба. Они были равнодушны ко всему — к людям, к этому городу, над которым источали они свое великолепное сияние, расходились кругами и снова поднимались в высь неба гигантскими белесоватыми столбами.
Наталья Дмитриевна вдруг почувствовала себя такой жалкой и ничтожной под этими гигантскими свечами мироздания, от изумления у нее захватило дух, и она упала на притоптанный снег и подняла руки к небу.
— Господи, прости нас, прости меня, прости весь род людской… Что мы такое в этом гигантском мироздании, как не ничтожные муравьи, отравляющие землю и дела твои, Господи? Прости, Господи, прости…
Она стояла на коленях и воздевала руки к небу, и слова рвались из ее груди, и грудь разрывалась от жалости и просила милости к себе и всем людям.
К ней подошел солдат в теплой шинели и треугольной шляпе с султаном и молча уставился ей в лицо.
Она перевела взгляд на его красное усатое лицо, заслонившее пышное великолепие неба, и смущенно поднялась с колен…
— Вот, — махнула она рукой на небо, где все продолжали гореть мертвенным белесым огнем гигантские столбы, переливающиеся и переходящие один в другой. Солдат сумрачно вскинул голову, едва бросил взгляд на гигантские столбы и небрежно бросил:
— Из деревни, что ли? Что ж, не видала северного сияния?
Она отряхнулась и пошла по Невской першпективе, стремясь домой, в свою новую квартиру, где был ее малыш, где были знакомые ей с детства ее крепостные и Матрена, особенно дорогая ей ее нянюшка.
Солдат проводил ее взглядом, усмехнулся в густющие усы и отправился по своим делам.
Почти два месяца ходила Наталья Дмитриевна вокруг Зимнего дворца и вокруг Петропавловской крепости. Никто ничего не сообщал ей о муже, запрещение писать и передавать ему что-либо тяготило и мрачило ей душу. Она знала, как привязан он был к ней и Митеньке, знала, что для него было бы отрадой узнать, что она здесь, в Петербурге, что рядом и беспокоится и хлопочет о нем. Но он сидел в каменной одиночке крепости, писал бесконечные ответы на бесконечные вопросы Следственной комиссии и ничего не знал о них…
Письма и передачи были запрещены на все время следствия…
Наталье Дмитриевне становилось тяжело ходить и ходить. Живот тяжело тянул книзу, и она знала, что приближается срок родов, но не могла заставить себя сидеть сложа руки.
Ее письма, просьбы к императору, к Следственной комиссии, ее умоляющие записки не имели никакого ответа.