Александрович торопливо кивнул головой и выскочил из палаты. Принесли чаю, хлеба с творогом, и он с наслаждением принялся за еду, чувствуя, как силы возвращаются к нему, как каждая жилочка начинает весело трепетать…
Только четыре человека посвящены в эту тайну. Если бы он мог, то вообще никому не сказал бы ни слова. Но за молчание трех он был спокоен. Только вот доктор Александрович его беспокоил. Но и ему объяснил он все так же подробно, как и Волконскому, как и Лизе. Так же привел резоны, но видно, что Александрович, уже пожилой, прошедший войну доктор, чувствует себя не в своей тарелке, старается сбыть бывшего императора поскорее с рук. Не дай Бог, если по простоте своей души проговорится хотя б и близким. Пойдет тогда молва гулять по всей России. Но своим спокойным и покорным видом Александр давал понять Александровичу, что тайна должна храниться за семью печатями, сам вел себя, как подобает нищему и безродному Федору Кузьмичу, и постепенно и Александрович стал привыкать к своему необычному пациенту…
Кажется, все остальное он предусмотрел. Еще за день до всего дела Волконский договорился с Шихматовыми, что Елизавета Алексеевна, императрица, переедет в их дом и будет там жить, пока не пройдут все приготовления. Жаль, что не имеет он вестей из дворца, но скоро бы уж должен посетить госпиталь Волконский и рассказать, как все прошло.
Он опять походил по своей комнатке, но не решился выйти в крохотный садик перед бревенчатым госпиталем. Неравно, кто увидит его еще, не совсем заросшего бородой, узнает да и пустит молву…
Он еще полежал на своей жесткой постели, с аппетитом пообедал принесенными щами и кашей и соснул часок в тишине и уютном покое маленькой комнаты.
Скоро, скоро пойдет он странствовать по Руси, как предсказала ему блаженная Ксения, скоро узнает он свою страну не с высоты трона, а изнутри, поймет ее беды и станет отмаливать ее и свои грехи…
Но еще почти четыре месяца пробыл Александр в Таганроге. Поначалу он почти безвыходно лежал в крохотной палате воинского госпиталя у доктора Александровича, привыкая к своему новому виду и новой одежде, новому говору. Несколько раз навещал его там его флигель-адъютант князь Петр Михайлович Волконский. Он прибывал в крохотную больничку словно бы по поручению императрицы Елизаветы Алексеевны, благодетельствующей больных солдат, справлялся обо всех обитателях госпиталя, передавал на лекарства и питание больных солдат большие суммы денег, а потом ходил по крохотным палатам и интересовался здоровьем лежащих там больных. Под самый конец визита заглядывал он в комнатушку Федора Кузьмича, притворно-равнодушно расспрашивал о состоянии здоровья этого нищего, помещенного в госпиталь по настоянию покойного императора.
— Каково живется? — тихонько спрашивал он у обросшего молодой бородкой и такими же усами императора.
— Славно, ваше превосходительство, премного благодарны, — лукаво отвечал Александр.
— Так и не помнишь все родства своего, — снова интересовался Волконский. — А кой год, знаешь? А слыхал, что наш-то царь-государь император Александр в бозе почил? Небось, и не слыхал, что гроб с телом государя поставили в соборе и государыня каждый день выстаивает панихиду…
Александр вслушивался в его слова, слегка отклоняя голову влево — он был туговат на левое ухо. Отвечал размеренно, как и подобает человеку, родства не помнящему. Так Волконский сообщал ему обо всех придворных новостях, обо всем, что происходит с придворными в Таганроге. Вскоре сообщил, что поезд с телом почившего императора отправляется в путь, что деревянное последнее жилище государя запаяно в свинцовый саркофаг, что тело слегка почернело от трав и уксусной кислоты, а черты лица прежнего императора несколько изменились, поскольку травы и коренья, примененные для бальзамирования тела, плохо сохраняют его цвет и форму. Сообщил, что доктор Тарасов, один из посвященных в тайну, написал протокол вскрытия, но заартачился и не поставил под ним своей подписи и пришлось его уламывать и даже поручить главенство над торжественной процессией сопровождения государева гроба, отстранив от этой обязанности лейб-медика Виллие.
Все это он рассказывал в виде вопросов, хитро вставляя в речь нужные сведения, и гордился своей хитростью и умом. Он словно бы играл в какую-то сложную игру. Но оценить эту хитрость было некому — Александр смотрел на Волконского как будто из какого-то далека, говорил скупо и осторожно, а однажды даже добавил резковато:
— Зачастил ты ко мне, ваше превосходительство, видно, святость моя покорила тебя…