Сиротами своими называл старец насельниц Мельничной общины — монашек-девушек.
Удивленно воззрились на старца мать и муж Пелагеи — в общину брали одних только девушек, а уж Пелагея была замужем и готовилась произвести на свет ребенка.
На прощанье подарил Серафим ей чётки, и с тех пор начались горести и испытания Пелагеи.
Муж нещадно бил ее и выгонял из дому, сын ее умер, а девочку, рожденную ею, она принесла к матери, положила на диван рядом и сказала:
— Ты отдавала, ты и няньчись теперь, а я уже больше домой не приду.
И верно, ушла из дому и стала ходить от церкви к церкви. Все, что люди давали ей из жалости, она раздавала, а на копейки ставила свечки перед образом Божией матери.
Муж не понимал ее, считал, что блажит, ловил и бил чем попало — поленом, так поленом, палкой, так палкой. А однажды свез даже в полицию и упросил наказать ее розгами. Розги рассекали ее тело, кровь брызгала на стены, а она хоть бы охнула, так и молчала, как каменная.
Муж повез ее в Троице-Сергиеву лавру для духовного излечения. И с ней сделалась перемена — стала тихой, кроткой и умной. Муж не помнил себя от радости и даже доверил ей деньги и вещи. Но жена вернулась домой хуже прежнего и все деньги и вещи раздала по дороге.
Тогда посадили ее на железную цепь, словно дикого зверя, били, издевались, как только могли. Она вырывалась из заточения, бегала по улицам и пугала людей своим видом.
Муж от такой жены отрекся, притащил к матери и бросил. Но в семье отчима ненавидели ее еще больше. Даже убить пытались, да только пуля обернулась против самого убийцы…
Много еще терпела от людей Пелагея — и били ее, и голодом морили, а попала в Дивеевский монастырь, много творила несообразностей и вызывала дивеевских сестер на поношения, пинки и побои. Все терпела Пелагея, ничем не отзываясь на боль. И только тогда, когда прошла все земные муки, успокоилась. Она почти не спала, молилась все ночи напролет, разговаривала с теми, кто был уже за гробом, и никогда ничего ни у кого не просила….
И пошел вдруг люд к юродивой. С чего, почему — никто не знал и не допытывался. С самого раннего утра до позднего вечера толпился в ее крохотной келье народ. И все с бедами да горестями. И каждому свой совет подавала, а то и прямо предсказывала судьбу. Слова ее всегда сбывались. Едва прикасалась она к больному, он сразу выздоравливал, а выплеснет из чашки чай в определенном направлении — и буйный пожар затихал сам собой…
Пробовал с ней заговорить и Александр о своих грехах и своем пути, но она только взглядывала на него большими черными глазами и говорила:
— Сам все пройдешь, не мне тебе советы давать…
Глава шестая
Генерал от инфантерии Евгений Александрович Головин, муж родной ее тетки Елизаветы Павловны, был строгим и суровым сорокапятилетним мужчиной, никогда не расстававшимся с эполетами и высокими воротничками. Военный мундир как влитой сидел на его располневшем теле и врезался всеми своими складками в складки его обрюзгшего торса.
Он вышел в столовую, где уже собралась вся семья, сурово кивнул головой, не произнеся ни слова, сел на подвинутый лакеем стул и заткнул за воротник шитого золотом мундира белоснежную салфетку.
— Евгений, — лучезарно улыбнулась ему Елизавета Павловна, кругленькая маленькая блондинка в высокой прическе с костяными гребнями, — ты еще не видел Наташеньки, — она махнула рукой в сторону сидевшей рядом Натальи Дмитриевны, одетой в черное платье и черный чепец. — Сестры моей дочка, браком за Фонвизиным, да ты его знаешь…
— В крепости сидит, — вяло подытожил ее представление Евгений Александрович, жуя котлетку.
— Наташенька приехала хлопотать о смягчении его участи, — снова лучезарно улыбнулась Елизавета Павловна, — ты бы, друг мой, посодействовал…
Евгений Александрович даже не взглянул на Наталью Дмитриевну.
— Врагов государевых, умышляющих на цареубийство, разберет сам государь, не пристало мне вмешиваться, — так же вяло проговорил Евгений Александрович, — сам я показал пример верности престолу и государю и о том горжусь…
14 декабря Евгений Александрович воспрепятствовал офицерам и солдатам Финляндского полка присоединиться к восставшим и безмерно тем гордился.
Наталья Дмитриевна так и застыла с салфеткой в руке. Она не верила своим ушам, ее Михаил Александрович в день 14 декабря и вовсе был в Москве, а тайное общество ставило целью вовсе не цареубийство, а улучшение положения страны. Но она молчала и выжидательно смотрела на тетку…