— Хуже всего, что у наших-то намерения самые что ни на есть благие, — сказал он вслух.
Над головой пролетело что-то живое: тень, шелест крыльев.
— Врет эта пословица, — пробормотал он. И вцепился в поручень, хотя можно бы, пожалуй, надеяться, что его смоет волной… когда-нибудь венериане разыщут на дне его кости и доставят на Станцию… и не возьмут за это платы.
— Кто будет сторожить сторожей? Очень просто: сами же сторожа, ибо что проку от сторожей бесчестных. Но вот как быть с тем, что сторожишь? Оно само — на стороне врага. Вим и капитан Джевонс, Джимми Чентун и Малыш… и я. Мы-то можем сохранить тайну. А природа не может. Рано или поздно кто-нибудь проделает ту же работу. Мы надеемся, что Станция будет расширена. Тогда здесь появятся и еще геофизики, и… и… Оскар! Оскар! Где тебя носит нелегкая, черт возьми!
Океан ответил, но на языке, Хоуторну незнакомом.
Его трясло, зуб на зуб не попадал. Никакого смысла тут околачиваться. Совершенно ясно, что надо делать. И если сперва поглядеть на безобразную добродушную морду Оскара, еще вопрос, легче ли потом будет сделать дело. Возможно, станет куда трудней. А пожалуй, и вовсе невмочь.
Может быть, поглядев на Оскара, я соберусь с мыслями, подумал Хоуторн, чувствуя, как в мозгу отдается эхо громов с высот Синая. Я не могу. Еще не могу. Боже правый, ну почему я такой фанатик? Подождал бы, пока все это предадут гласности и начнут обсуждать, заявил бы особое мнение, как пристало всякому порядочному борцу за справедливость, организовал бы парламентские группы нажима, воевал бы, как положено по всем правилам и законам. А может быть, секрет не раскроется до конца моей жизни — и какое мне дело, что будет после? Я-то этого уже не увижу.
НЕТ, ЭТОГО МАЛО. МНЕ НУЖНА УВЕРЕННОСТЬ. НЕ В ТОМ, ЧТО ВОСТОРЖЕСТВУЕТ СПРАВЕДЛИВОСТЬ — ЭТО НЕВОЗМОЖНО, — НО ЧТО НЕ СОВЕРШИТСЯ НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬ. ПОТОМУ ЧТО Я ОДЕРЖИМЫЙ.
Никто, ни один человек не в силах все предусмотреть, — думал он в ту дождливую, ветреную ночь. Но можно сделать расчеты и соответственно действовать. Голова стала ясная, мысль работает быстро и четко — теперь обдумаем, что нам известно.
Если Станция перестанет приносить доход, люди больше сюда не полетят. Во всяком случае, полетят очень не скоро, а тем временем мало ли что может случиться… Венериане станут больше готовы к самозащите, или даже, чем черт не шутит, человечество научится держать себя в руках. Быть может, люди никогда не вернутся. Возможно, цивилизация, основанная на технике, рухнет и уже никогда не возродится. Пожалуй, так будет лучше всего, каждая планета сама по себе, каждая сама определит свою судьбу. Но это все рассуждения. Пора заняться фактами.
Пункт первый: если Станция “Венера” сохранится, а тем более, что очень возможно, будет расширена, кто-нибудь наверняка повторит открытие Дикстры. Если нашелся один человек, который после нескольких лет любопытства и поисков разгадал секрет, то уж конечно, не позже чем через десять лет кто-то другой или двое, трое сразу ощупью придут к той же истине.
Пункт второй: Станция сейчас экономически зависит от добровольной помощи дельфоидов.
Пункт третий: если Станция будет разрушена и Компании доложат, что разрушили ее враждебные людям дельфоиды, очень мало вероятно, чтобы Компания стала ее восстанавливать.
Пункт четвертый: даже если бы такую попытку и сделали, от нее очень скоро вновь откажутся, при условии, что дельфоиды и впрямь станут избегать людей.
Пункт пятый: в этом случае Венеру оставят в покое.
Пункт шестой: если верить в Бога, в грех и прочее, во что он, Хоуторн, не верит, можно бы доказать, что человечеству это будет только на благо, ибо оно не отягчит совесть свою бременем гнуснейшего деяния, которому равного не видано со дня некоего события на Голгофе.
Беда в том, что на человечество мне, в общем-то, наплевать, — вдруг подумал Хоуторн. Главное — спасти Оскара. А быть может, оттого и начинаешь так горячо любить чужой народ, что втайне возненавидел свой?
Наверно, все-таки можно как-нибудь бежать от этого кошмара. Но у человека нет ластов, и он не может дышать без кислорода, человеку остается лишь один путь — назад, через Станцию.
Он поспешно пошел по безмолвному, ярко освещенному коридору к трапу, ведущему глубоко вниз, в самые недра Станции. Вокруг ни души. Словно весь мир обратился в прах, и он — последний из живых.
Он вошел в кладовую — и отшатнулся, как от удара: тут кто-то был. Призраки, тени… какое право имеет тень того, кто еще не умер, явиться здесь в такую минуту?