— Не подумайте, Георгий Георгиевич, что я…
— Я ничего не думаю, я спрашиваю.
— Она мне очень нужна в центральной лаборатории.
— Ну и отлично. А теперь пойдемте пить чай.
Марину Николаевну они застали на террасе в кругу детей; их было четверо; самому старшему лет четырнадцать. Марина Николаевна сидела за столом и рисовала. Меньшая девочка, лет шести, устроилась у нее на коленях и смотрела, как тетя Марина рисует.
Почему-то эта картина напомнила Фомичеву, что и у Марины Николаевны есть дочь.
— Тетя Марина, а слона умеете рисовать? — спрашивала девочка.
— Слона? Трудновато, Наташенька. Но попробую. Похож?
— Ой, как вы хорошо рисуете!.. А где хвостик?
— Вот и хвостик.
Девочка захлопала в ладоши, а Марина Николаевна оглянулась на вошедших мужчин и, не удерживаясь, рассмеялась.
— Уже взяты в плен? — спросил Немчинов. — Они меня каждый день спрашивали, когда тетя Марина приедет.
Ксения Дмитриевна, жена директора, внесла самовар, и шумное семейство кинулось занимать свои места за столом. Только маленькая Наташа не хотела расставаться с тетей Мариной, осталась возле нее и за чаем, то держала ее за руку, поглядывая на нее влюбленными глазами, то с трогательной заботой принималась угощать ее.
Светлая и мягкая улыбка не сходила с лица Марины Николаевны весь этот вечер. Казалось, что она была счастлива не меньше девочки.
После чая все пошли к озеру. Наташа семенила рядом с Мариной Николаевной, крепко вцепившись в ее руку. Женщины шли впереди, и Фомичев слышал, как Марина Николаевна жаловалась:
— Напрасно я отвезла Галку. Скучаю о ней так, словно целую вечность не видела.
Гости уезжали, когда уже начало смеркаться. Марина Николаевна и Владимир Иванович, простившись с Немчиновыми, спустились с террасы, и пошли по длинной и прямой аллее к калитке. Провожая глазами гостей, Ксения Дмитриевна задумчиво сказала:
— Не знала я, что они дружат. И Марина Николаевна ничего не говорила… Хоть бы намекнула раз…
— Дружат? — усмехнулся Немчинов. — Хороша дружба! Ведь это Владимир Иванович снял ее из диспетчеров. Ты знаешь, почему она у нас перестала бывать? Обиделась: не встал я на ее защиту…
В машине Марина Николаевна сидела молчаливая и тихая. Фомичев подумал, что она, вероятно, устала.
— Вы не раскаиваетесь в поездке? — спросил он.
— О, нет… Я хорошо провела день… Я так рада, что повидала Наташу. Хорошая девчушка. Это та, которая спрашивала, а где же у слона хвостик.
— А я рад, что мы ближе узнали друг друга. Я очень рассчитываю на помощь центральной лаборатории.
— На мою помощь особенно не рассчитывайте. Ведь я скоро уеду.
Он быстро и удивленно взглянул на нее.
— Пора домой. Война давно кончилась, многие вернулись на старые места. Я и раньше уехала бы, если бы не эта история, — она сделала ударение на слове эта, и Фомичеву стало не по себе. — Вы могли, чего доброго, подумать, что я капризничаю. Вы ведь теперь не будете возражать против моего отъезда?
— Когда вы хотите уехать? — спросил Фомичев и подумал: «Нехорошо, если она уедет с обидой к заводу». В голосе его что-то дрогнуло. Или это ей только показалось?
— Очень скоро.
— А если я попрошу вас задержаться хотя бы на две недели? Проведите контрольные работы по потерям в металлургических цехах. Ну, помогите нам?
Она засмеялась.
— Да я раньше и не соберусь. Конечно, проведу.
4
Утреннее диспетчерское совещание в понедельник — «оперативку» — проводил Георгий Георгиевич. В кабинете перед ним стоял репродуктор и микрофон. В этот час все начальники цехов и отделов заводоуправления обязаны находиться на своих местах.
Немчинов включил микрофон. «Оперативка», как обычно, началась с доклада главного диспетчера Румянцева о работе за истекшие сутки. Сегодня Румянцев особенно подробно говорил о каждом цехе. Немчинов, слушая его неторопливый говорок, делал отметки в блокноте. Он все больше и больше хмурился, по лицу его было видно — не миновать грозы.